Да, а вопрос-то подполковнику Воронову следовало бы изменить: "А ты, вообще-то, кто, Ворон? А, птиц? Отвечай! А ну, каркни, что-нибудь!".
***
А меня душило беспокойство и тревога. Я места себе не находил. Наконец, я уяснил причину беспокойства, сам себя назвал тупицей и чурбаном бесчувственным, выпросил у командира машину, и поехал в штаб воздушной армии. Мне был нужен солидный узел связи…
В штабе я уже успел кое с кем познакомиться, столкнуться стаканами, и к моим просьбам прислушивались. Так что, через полчаса я уже сидел в аппаратной узла связи и надрывался криком: "Трубач?! Дай "Гвоздику"! "Гвоздику", говорю, дай!"
Ф-ф-фухх, ну и связь! Действительно, так проще докричаться, — без телефона…
— "Гвоздика"? Наконец-то! Нет, это я не вам, девушка! Я говорю – не вам! А зачем к вам звоню? Тьфу, ты, пропади все пропадом! Нет, девушка, это опять не вам! Да не вам, я говорю, черт меня побери! Дайте мне ночников… Не знаю я, какой у них сейчас позывной… Был вроде "Сова"… Да не знаю я! Я вам из Курска звоню, помогай, девушка! Я своей невесте звоню – помогай, родная!
— "Сова"? Наконец-то! Это вас бывший сосед по Крымской тревожит, мой позывной – "Дед". Покричи мне, девонька, к трубе старшего лейтенанта Лебедеву… Ага, Катю… Жду…
Пауза… Я переложил трубку в другую руку и улыбнулся девушке-телефонистке, которая сидела с покрасневшими щеками, и делала вид, что она совсем-совсем, ну абсолютно – не прислушивается к разговору…
В трубке что-то стукнуло, я еле-еле разобрал: "Кто? Де-е-д?", стукнуло снова, и я услышал низкий, с хрипотцой от бесчисленных папирос, голос "матери-игуменьи" – командирши полка "ночных ведьм".
— Виктор? Виктор… мы тебе и написать не могли, номера полевой почты не знали…
А потом… ровный, стылый, далекий голос сказал главное.
— Катя погибла, Виктор. Уже два дня прошло, как она не вернулась из боевого вылета. Сгорела в своем самолете, Витя… Ты уж крепись, ты ведь мужчина, офицер… герой-летчик. Крепись, Виктор, и надейся – может, жива? Мертвой ее ведь не видели…
Дальше я не слушал. Меня накрыла какая-то темнота… Последнее, что я помню, это писк "Товарищ майор?"
В себя я пришел от доброй, дружеской оплеухи.
— Вот так, вот и хорошо! Вот и ладненько! Не к лицу боевому офицеру сознание, как какой-то тургеневской барышне, терять! Ну-ка, майор!
Я тряхнул головой. В глазах прояснилось, спала красная пелена бешенства, безысходной ярости и тоски. Я посмотрел на зажатую в побелевших пальцах телефонную трубку и осторожно положил ее на стол. На аппарат не стал класть. Боялся, что промажу.