Перед своим отъездом зашел к Кольке Афоня Печенег. На нем картуз с лаковым козырьком; от черного пиджака и брюк пахло магазином, скрипели новенькие сапоги.
— Не на свадьбу ли хочешь позвать? — пошутил Колька.
— Ну тебя, — отмахнулся Афоня. — Моя краля мне на глаза еще не попалась. Прощаться пришел. Нечего здесь делать. И мне пора вслед за Игнатом. В Нижний или в Казань махну.
— Надолго?
— Может, до весны, может, дольше. Как понравится.
— Жаль. Ты такой парень!..
— Ладно, ладно, еще разжалобишь. Давай лучше с тобой, на прощанье, по-братски… — Афоня достал из-за пазухи полуштоф казенной водки.
— Убери, пожалуйста, — попросил Колька. — Ты же знаешь, непьющий, некурящий, и правило наше…
— Знаю, знаю. И — не настаиваю. Но от закуски ты не откажешься?
Он постучал по бревну черствой воблиной, переломил и половинку дал Кольке.
— Отведай, а я за твое здоровье и за разлуку все же выпью.
Через минуту они сидели тесно рядышком, каждый отдирал от рыбьего хребта мякоть, молча жевал, обсасывал косточки.
— Ну, давай лапу, — сказал Афоня, вставая, — кланяйся ребятам, Длинному.
Теперь Кольке и Федосу стало совершенно ясно, что от их команды остались «рожки да ножки». Луковчане надумали попроситься в сборную.
Сборная состояла из ребят небогатых семей — гимназистов, реалистов и техников. Сильных игроков в ней, кроме Халявина и Герасимова, не было. Луковчан охотно приняли.
Федос стал голкипером, Колька и Донька играли форвардами, Аркаша и Вечка — в защите.
Тренироваться ходили за водокачку, на всполье, покрытое мелкой травкой, кое-где заляпанное засохшими коровьими шаньгами.
С тренировок Колька возвращался усталый, торопливо съедал остатки от обеда или ужина и — в дровяник.
Ох, эта переэкзаменовка! Не раз вытаскивал он из-под подушки учебник, перелистывал, пытался сосредоточиться. Все равно лезли в голову думы о матче. О Наташе думалось тяжело и беспокойно. Колька гнал от себя эти мысли. Иногда подкравшийся сон мягко толкал его вбок, валил на постель, неслышно сбрасывал наземь книгу. Время бежало в тренировках, в чтении книг, иногда Колька брался и за учебник. Каждый день приходил Донька Калимахин и приносил из типографии какие-нибудь новости о жизни в больших городах. В Баку и Петербурге бастовали рабочие. Донька с загоревшимися глазами рассказывал о том, как казачьи отряды, посланные в Москву для разгона демонстрации, наткнулись на баррикады. И рабочие удерживали казаков целый день…
Однажды летним утром забухали в дверь дровяника.
— Эй, Черный!
Колька отодвинул задвижку, сощурился от солнца. Донька сунул ему под самый нос газету: