Этого взгляда Барановский боялся, этот прежний взгляд он помнил слишком хорошо.
— Хочу поговорить с тобой по душам. Только. Честно, не увиливай, Михалыч.
— От разговора я никогда не увиливаю. Поговорим, конечно,можно, только не знаю, чем тебе помогу, — Самусев подошел к стене между двумя окошками, взял гирьку часов и с хрустом поднял ее. Левым указательным пальцем тронул застывший маятник.- Из ходиков тотчас выскочила кукушка и издала вместо привычных звуков какой‑то душераздирающий скрежет, от которого у Барановского мурашки побежали по спине, и ему сразу стало не по себе, хотя он был мужчиной не робким и во всякие мистические заморочки не верил.
— Чего это она у тебя?
— Они отродясь так скрежещат, как на похоронах. Барановский передернул плечами, поправил дорогой плащ, запахнув полы.
— Пойдем за стол.
— Что ж, пойдем.
— Где у тебя руки можно помыть?
— На улице, на заборе умывальничек висит.
Барановский сполоснул кончики пальцев, брезгливо взглянул на грязное полотенце, висевшее тут же на огромном ржавом гвозде, но вместо того, чтобы воспользоваться им, вытащил из кармана плаща аккуратно сложенный белый носовой платок и вытер мокрые ладони.
— Вы, ребятки, погуляйте, воздухом подышите, а я тут с уважаемым Адамом Михайловичем поговорить хочу.
Водитель и охранник Самусева покорно покинули дом.
— Дверь закройте, — в спину им бросил Геннадий Павлович Барановский, осматривая, какой стул почище.
Стол был накрыт, надо сказать, обильно. Подобных явств Самусев не видел уже давно.
— Из ресторана, что ли, привез? — спросил он, осматривая снедь.
— Что из ресторана, что из магазина.У меня, между прочим, два своих магазина, продуктами торгую. Ты же знаешь, на чем хорошо делать деньги, — на вещах, так сказать, вечных — рождение, смерть, пища, питье и лекарства. Люди, родившись, всегда пить–кушать хотят, болеют…
—…а самое главное, как ни стараются, всегда помирают, а, Геннадий, правильно я говорю? — перехватив мысль гостя, буравя взглядом Барановского, сказал Адам Михайлович.
— Это точно, умирают.
— То‑то и оно, умирают. А деньги, Гена, с собой в могилу не утащишь. В гробу карманов нет. Зачем они тебе там, в земле, а?
— Не философствуй. Мы не на диспуте и не в тюремной камере. Это там хорошо про Бога, про смысл жизни рассуждать, а на свободе надо радоваться каждому хорошему деньку, каждому мгновению.
— Я и радуюсь, — опять перехватил мысль Барановского Адам Михайлович и вновь поскреб щеку, сглатывая слюну.
На столе стояли и копченая осетрина, и икра, и салаты, и мелко порезанная колбаса, а также розовая ветчина. Все это покоилось на пластиковых тарелочках, в пластиковых формочках. В центре стола, на потертой клеенке в мелкие цветочки, выстроилось рядком несколько бутылок — две с водкой, одна с коньяком и одна с вином. Все было привезено с собой: и минеральная вода, и вилки с ножами, и посуда.