Слышу — Ефремов давится со смеху. Почти сразу к нему подключился Овчинников. Оба заливаются, не могут остановиться. Это быстро вывело меня из приятного состояния самосозерцания, и я на них шикнул:
— Тихо, вы! Хватит ржать! — а их от моего замечания только сильней понесло: стали аж давиться от смеха. Отсмеявшись, вроде успокоились. Кругом все спали как мёртвые: посапывали, похрапывали, временами, ворочаясь во сне, чмокали губами. Вот кто-то громче обычного издал храп — и Овчинников с Ефремом снова как по команде заржали как ненормальные.
— Чо смеётесь? Может хватит! — пытался остановить их я. Но от этого они затряслись в койках ещё сильнее. Так продолжалось почти час: только успокоятся, так то один заведётся идиотским смехом и второго потянет за собой, то второй первого. Я уже перестал им делать замечания и опять погрузился в глубокие философские мысли поиска смысла жизни.
Наутро я подошёл к Ефремову с Овчинниковым:
— Ну, как ощущения? — они переглянулись и дружно захохотали. И сколько я у них ни пытался выяснить, что их так развеселило? — ничего вразумительного так и не услышал. Единственное, что они могли сказать:
— У-y, ништяк — я тащусь!
— Да-a, вот это был кайф!
Было совершенно очевидно, что впечатления от чарса у обоих остались самые положительные.
Одного из молодых в нашем взводе звали просто — Бурый. Это был простодушный парень, среднего роста и упитанного телосложения. Он тяжелее других переносил суровую прозу службы, вечно ходил кислый и сонный, мог заснуть чуть ли не на ходу. Именно с ним связан единственный случай, когда я чуть было не ввёл себя в грех назидательного рукоприкладства.
В тот день я стоял в карауле на башне 3-го поста вместе с Бурым. Говорить с ним было неинтересно, а точнее невозможно, так как голова у него не соображала, пребывая в полуотключенном состоянии. Отвечал он невразумительно, а глаза постоянно закатывались и слипались. В конце концов я устроился внутри башни, а его выставил снаружи у входа в башню, поскольку, стоило оказаться внутри ему, как он тут же начинал где- нибудь пристраиваться поудобнее, чтобы скорей погрузится в сладкий сон. Ох, и намаялся же я с Бурым в ту ночь! Приходилось каждые десять минут окликивать его в темноте:
— Бурый! Как, ещё держишься?! — а он меня уже не слышит — прислонится к стенке и кимарит.
— Чего не отвечаешь?! Бурый!.. Ты что?! Или в ухо дать для бодрости?
— Да не сплю я, не сплю, — очнувшись от дремоты, с трудом мямлит в ответ.
— Ну, соня, попробуй только проспи проверяющих — убью! — строжился я, пытаясь напустить на себя суровый вид. — Слышишь, БМДшки с патруля возвращаются? Значит сейчас проверять будут. Смотри у меня!