– Что – все?
– Свободен.
– Можно возвращаться на станцию?
– Да.
Даруев заглянул Кириллу в глаза и рассмеялся:
– Твоя станция останется за тобой. Я узнавал.
Кирилл замер.
– Не веришь? – спросил Даруев, все еще смеясь. – Ладно, спросишь у начальства, они тебе подтвердят.
Он взглянул на часы и заторопился:
– Едем! Нам далеко, пока доберемся.
Спустились вниз, к машине Даруева. Помятый «жигуленок» с немытыми боками печально таращился на них глазами-фарами. Даруев вздохнул:
– Да, брат, недолго тебе осталось бегать, я чувствую.
– Старый, да?
– Старый – не то слово. Древний. Двигатель, ходовая – все ни к черту. Еду и болты по дороге теряю. Нормально, а?
В его голосе было столько печали, что Кириллу даже жалко его стало.
Солнце поднялось над крышами домов. Люди на тротуарах были суетливы и скучны.
– А до самой пенсии можно проработать на станции? – вдруг спросил Кирилл.
– Наверное, можно. А что?
Кирилл пожал плечами и ничего не ответил. Он не хотел возвращаться сюда, в этот город, но не знал, как объяснить свои чувства словами. Даруев догадался сам, сказал со вздохом:
– Человеку хорошо там, где он привык жить. Тебе лучше на станции, мне лучше здесь…
– Здесь скучно и неспокойно.
– Ну почему же? И здесь жизнь, Кирилл, – Даруев кивнул за спину на заднее сиденье, где покоилась пестрая матерчатая сумка. – Вот я сегодня получил от своей благоверной задание – лука купить, сыра, того, сего. Это жизнь? Жизнь. А через два дня идем в театр, уже и билеты куплены. Это жизнь? Жизнь. Начальство вчера головомойку устроило. Неприятность, что ни говори. И это тоже – жизнь. Вот такие мелочи, пустяки, все очень просто и обыденно. Мелочи, ставшие образом жизни.
– Ты корни пустил, обжился.
– Но я тоже с чего-то начинал.
– А я не хочу.
– И что – так всю жизнь и проторчишь на том острове?
– Да.
– Как знаешь, – вздохнул Даруев.
По нему было видно, что он не согласен.
Остановились у гастронома, почти на самом перекрестке.
– Я за водичкой сбегаю, – сказал Даруев.
Кирилл повернул голову. На соседней полосе, слева, притормозил перед светофором «Мерседес», и сидевший на заднем сиденье человек – молодой с длинной прической мужчина – смотрел во все глаза на Кирилла, так что он даже почувствовал себя неуютно.
Человек из «Мерседеса» казался совсем бледным, будто его лицо было вымазано мелом. Он вдруг опустил стекло, и теперь они с Кириллом будто стали ближе друг к другу, и в следующий миг пассажир «Мерседеса», Морозов – а это был он, – сказал: негромко и потрясено, едва двигая пепельного цвета губами:
– Рябов!
Кирилл даже не сразу понял, что произнесенное относится к нему. Наморщил лоб, переспросил после паузы: