— Воровство, преступления. — Она пожала плечами. — Ну, ты понимаешь.
Джимми улыбнулся ей через бутылочное стекло, отхлебнул еще глоток.
— Это правда? — спросила она.
— Может быть. — Теперь настал его черед пожать плечами. — Но это не значит, что все обязательно должно вылезти наружу.
— Я не осуждаю тебя, поверь. — Ее лицо было совершенно непроницаемо, даже по голосу непонятно было, что она хочет услышать. Что он остался прежним? Что с прошлым покончено? Что он обещает ей богатство и благополучие? Что он клянется никогда больше не преступать закон?
Лицо Аннабет, такое спокойное, издали казалось даже невыразительным, но стоило к ней приглядеться, и в лице ее можно было прочесть столько всего загадочного, непонятного; мозг ее напряженно работал, трудился бурно и неустанно.
— Вот скажи, танцевать — это у тебя в крови, так?
— Не знаю. Наверное…
— Но если тебе скажут, что танцевать больше нельзя, ты ведь остановишься, так? Может быть, тебе это будет нелегко, неприятно, но ты остановишься. Справишься.
— Ну да.
— Ну да, — повторил он и вытянул из пачки, лежавшей на камне, сигарету. — Так вот и я. Я был профессионал в своем деле. Талант. Но я попался. Меня зацапали. Жена умерла. Я испортил жизнь моей дочери. — Он закурил, затянулся, стараясь сказать все это так, как говорил это себе много-много раз. — Но больше я ей портить жизнь не хочу, слышишь, Аннабет? Второй раз моего двухлетнего срока ей не выдержать. На мою мать тоже надежда плохая — у нее здоровье никуда. Что, если помрет, пока я в тюрьме? Тогда дочь переходит под опеку штата, а они отправят ее в какое-нибудь жуткое место, «Олений остров» для малышей. Нет, этого допустить я не могу. И значит — точка. В крови это у меня или нет — какая разница. С прежним покончено.
Джимми не сводил с нее глаз и видел, что она изучает его лицо. Он понимал, что она хочет знать, не врет ли он, не морочит ли ей голову, и надеялся, что речь его была достаточно гладкой и убедительной. Ведь он давно уже репетировал ее, готовясь к чему-то подобному. А к тому же сказанное им в общем-то было правдой. Он умолчал лишь об одной вещи, о которой поклялся не говорить ни одной живой душе, кто бы это ни был. И вот теперь, глядя в глаза Аннабет и ожидая ее решения, он гнал от себя видения той ночи на Мистик-ривер: парень стоит на коленях, и у него с подбородка капает слюна, и он, умоляя, кричит, — тени эти лезут, теснятся, въедливые, как металлические опилки.
Аннабет взяла сигарету. Он дал ей прикурить, и она сказала:
— Я ведь влюбилась в тебя очень давно. Ты это знаешь?