Пустихина вспомнила студенческие годы, своего любимого преподавателя древнерусской литературы Николая Петровича, маленького, сухого, как жук, человека. Он часто любил цитировать: «Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто отдает ее, тот сделает душу истинно живой». Но разве она хотела сберечь свою душу? Всю себя растрачивала на работу, боролась с формализмом, с горе-педагогами, со скучными уроками. Боролась честно, открыто, прямо, как и учил Николай Петрович. Но тогда откуда этот явный внутренний холод, какое-то нелепое отчуждение своей души от других? Значит, она живет не совсем верно?
У Вероники Алексеевны был свободный час, и она осталась одна. Задумавшись, сидела у стола, и когда в дверь неожиданно громко постучали, она даже вздрогнула.
— Входите, — сказала недовольно.
— Можно? — показала свое бледное личико Сашенька Морозова, девятиклассница. Она училась в классе, который вела Пустихина.
— Да, да, входи.
Сашенька была обладательницей баскетбольного роста, неуклюжа в движениях, застенчива до неловкости. Все в классе, очевидно, подсознательно иронизируя над ростом, звали ее не Сашей, не Александрой, а именно Сашенькой. Вероника Алексеевна вначале одна величала ее Александрой, а потом и не заметила, как перешла на Сашеньку.
Морозова испуганно огляделась, подошла к учительнице и… заплакала, тихо, осторожно.
— Ну-ну, — сказала Вероника Алексеевна. — Садись, рассказывай.
— Я из дома хочу уйти, — хлюпая носом, проговорила Сашенька. — Я больше не могу с ними жить…
— Опять? — Пустихина поджала жестко губы. — Опять разводиться собрались?
— Да.
Вероника Алексеевна представила себе малоприятным разговор с родителями Морозовой, и это ее… воодушевило. Да, с ними трудно разговаривать, но необходимо. Совсем в последнее время замучили дочь ссорами, бесконечными попытками развода. Несколько раз внушала им, думала, взрослые люди, остепенятся. И вот снова за старое…
— Хорошо, Сашенька, я зайду сегодня вечером. Они будут дома?
— Нет-нет, не надо больше с ними разговаривать, — резко дернулась Морозова. — Не надо больше приходить. Это бесполезно. Просто… они не любят меня. И я уйду. Пусть что хотят, то и делают.
— Но куда же ты уйдешь?
Сашенька помолчала с полминуты, потом неуверенно сказала:
— В общежитие.
Пустихина задумалась. Вдруг глаза ее блеснули:
— Нет, Сашенька, общежитие — это утопия. Вот что: перебирайся-ка ты ко мне. Думаю, ты права: проведем психологический эксперимент. Согласна?
— А вас ругать за это не будут?
Вечером у Морозовой дома оказался лишь отец, Владимир Викторович, высокий, с нервным подвижным лицом. Хмуро поздоровавшись с учительницей, он тут же всем своим видом показал, что разговаривать с ней не собирается, даже не пригласил пройти в комнату.