А Лапотковы занимались генеральной уборкой (была суббота): Валентина и Ирина выбивали на улице ковры, Нина Федоровна мыла полы, а сам возился с форточкой: она болталась на одной петле.
Переписав кое-что из одолженной мне Базулаевой тетради, я с полчасика подремал, а после этого просто лежал и с явной радостью думал: съезжаю, съезжаю, съезжаю, мне просто повезло. И вправду, моя каморка очень уж мрачна.
Да и душно в ней часто бывает… Нет, правильно я делаю, что ухожу отсюда. Но что сказать, как объяснить мой уход Собакевичу?
И вдруг меня осенило: надо переговорить не с ним, а с Ниной Федоровной. Наверное, она поймет…
Приняв такое разумное решение, я стал не спеша, с явным удовольствием собирать все свои немногочисленные вещички.
На другой день, после обеда, когда в квартире осталась только Нина Федоровна (она прибиралась на кухне), я начал разговор.
— Знаете что, Антон, — радостно воскликнула хозяйка, как только меня увидела, — попробуйте-ка мои печенья. Вот, в желтой тарелочке, берите, очень вкусные…
Лицо ее разрумянилось, глаза блестели, да и вся она казалась такой молодой, крепкой, веселой, что я подумал невольно: «И чего она с таким живет?»
Взяв круглое фигурное печенье, положил его в рот. Оно моментально растаяло на языке. В самом деле, вкусно… Эх, была не была, надо сразу быка за рога.
— Нина Федоровна, — я поудобнее устроился на стуле. — Понимаете… я хочу от вас съехать.
— Неужели? А что так? — вроде бы и с огорчением сказала Лапоткова, но мне стало ясно, что эта новость особо ее не удивила (или мне почудилось?).
— Да вот так вышло: с новой квартиры быстрее до университета добираться, почти рядом.
— Конечно, конечно, я понимаю…
— Тогда я вам вот деньги отдам и пойду, хорошо?
— Уже сейчас?
— Да, так вышло.
С легким сердцем я выпорхнул на улицу. Белое солнце полновластно и жестоко хозяйничало; накалялся воздух, высокие тополя мертво опустили листья; прошла по тротуару собака, огромная черная овчарка в наморднике, за ней вразвалку шагал пацан с независимым взглядом, свистел, руки в брюках, нос кверху; из открытого окна заходился в восторге магнитофонный голос Валерия Леонтьева — дом, в котором я провел почти месяц, остался в прошлом.
Около детского кинотеатра неожиданно нос к носу столкнулся с Ириной. Я почти не видел ее дома, она, кажется, была за городом в лагере труда и отдыха, поэтому мы почти не общались.
Ирина уставилась на чемодан в моей руке.
— Все, Ира, давайте прощаться, — сказал я. — Уезжаю от вас.
— Почему? — с наигранным интересом спросила она.
— Да вот, так вышло, — и вслед за этой фразой вдруг произнеслось как-то само собой: — Ира, а у вас отец ничем не болеет?