— Вы, это… когда в следующий раз развлекаться на улицу выйдете, трансляторы не забудьте, голубки, — захохотал второй, унизительно шлепнув Аркадия по заднице.
От пережитого стресса, язык у Аркадия заплетался:
— О чем вы… о чем вы говорите?
Он все еще чувствовал чужие руки, ощупывающие его. Отчего-то это взволновало его больше внезапно появившегося дара понимать чужую речь. В конце концов, они в будущем, и здесь возможно все…
— Ну, конечно! Трансляторы! — внезапно ожил Иван Никифорович, который до этого пребывал в глубокой задумчивости.
Как раз его мало беспокоили пропавшие записи, ведь они мало значили в сравнении с произошедшим и тем, что еще ожидало их.
— Полагаю, это устройство транслирует чужие мозговые волны прямо в наше сознание! Поэтому…
— Ты, смотри, у старого ублюдка озарение! Голубое! — вновь заржал один из незнакомцев.
— Шли бы вы в свое скользкое логово, хватит здесь по углам жаться, — хохотнул второй.
* * *
Летающей повозки уже и след простыл, а путешественники все еще находились под впечатлением. Слишком много всего обрушилось на них разом, и даже Иван Никифорович не мог разобрать, что к чему.
— Какие странные люди…
Аркадию Петровичу казалось, что желто-голубые вспышки все еще слепят его. И вновь начали одолевать навязчивые визгливые звуки, потонувшие было в новых событиях.
— Это мы, Аркашенька, оказались в странном мире, — Иван Никифорович жадно всматривался в широкую улицу, чьи огни светили совсем неподалеку. — Ведь это мир будущего. Но самое главное — они указали, куда нам теперь направляться и снабдили нас этим замечательным устройством… транслятором.
— Простите, профессор, я, наверное, плохо слушал.
У Аркадия Петровича до сих пор звенели в голове слова "хааш", "голубки", "ублюдок" и прочее, но он не мог уловить в них и намека на указания. Оно и понятно, куда ему до профессора Остальского…
— Ну, как же! Как же! Я ведь им ясно сказал, что мы путешественники во времени, и заметьте, они даже не удивились, а потом сказали, что нам надо направляться в скользкое логово! Неужели вы не понимаете?
— Признаться, сейчас я понимаю еще меньше, чем до их появления.
Аркадию Петровичу стало уж совсем неудобно за свое тугодумие, но он никак не мог разобраться, что же больше всего смутило его в этих людях. Зато теперь он был уверен, что звуки, преследующие его, доносятся откуда-то неподалеку, и к своему удивлению, даже начал их разбирать. Это походило на Вагнера, тот самый фрагмент из "Валькирии", что он недавно исполнял. Конечно, весьма искаженный, он бы даже сказал, изуродованный до неузнаваемости.