Я нахмурилась.
— Когда это случилось?
— Да с три дюжины дней почти, — заискивающе улыбнулся староста, так и держа меня на крыльце. — Сперва Ривк, потом старик, за ним еще Мысл… и чего его понесло в ту сторону? Знал ведь, что зверя там бродит голодныя, но, видно, опять напился до зеленых шейриков, вот и занесла его нелегкая на кладбище…
Я нахмурилась еще больше.
— Какие были интервалы между нападениями?
— Чего? — озадачился староста.
— Через сколько дней, говорю, Тварь нападала на людей? Раз в дюжину дней? Раз в полдюжины? Чаще? Реже?
Он почесал подбородок.
— Да Айд ее знает… кто ж считал-то?
— Ладно, проехали. Когда произошел первый случай?
— Я ж сказал, господин: месяц назад.
— А до того? Никто не пропадал? Не возвращался домой покалеченным? Ничто подозрительного на кладбище не замечали?
Староста поморщился.
— Нет. Не говорили ничего.
— Хорошо, — сдалась я. — В каком виде находили тела? Только кости? Обрывки мяса? Внутренности?
Мужичок неожиданно зло посмотрел.
— Да ничего там не было! Ничего, кроме обглоданных костей!
— Даже одежды?
— Нет! — староста окончательно разозлился и еле сдержался, чтобы не послать меня куда подальше. — Ты, господин, сам бы сходил и глянул, что за Тварь, а не расспрашивал простого человека. Не понимаю я в них ничего! А тебе за то и платят, чтоб мирных людей охранил!
Я усмехнулась.
— А ты не кричи, уважаемый. И лучше на Договор дай глянуть. Может, я еще и передумаю "мирным людям" помогать.
Староста заткнулся и, окатив меня злым взглядом, без единого слова скрылся за дверью.
"Гнилой мужик, — недовольно фыркнул терпеливо дожидающийся у калитки Лин. — Не надо с ним дел иметь".
"Я ж не ради него, — вздохнула я. — Если бы не парни, даже на пушечный выстрел бы не подошла. Сама вижу, что тухляк. Но начинать с чего-то надо?"
Тени деликатно промолчали, но мне и не нужно было читать их мысли, чтобы понимать, как много они ждут от этого "тухлого" заказа. Хоть и видят, что староста виляет, хоть и чуют какой-то подвох, но прожить сто лет без единой крошки хлеба во рту, столько сил приложить, чтобы купить себе хоть какой-нибудь каравай, а потом вдруг обнаружить на столе вместо жесткой горбушки свежезараженного поросенка и отвернуться только потому, что трактирщик, дескать, с утра небрит… нет. Не могла я так с ними поступить. Да и стыдно было бегать от трудностей. Перед ними стыдно. Ну, и перед собой, конечно, тоже.
— Вот, — хмуро протянул мне вернувшийся староста туго свернутый в трубку пергамент. Бумаги в деревнях отродясь не видели, поэтому использовали то, что могли — телячью шкуру. Те, кто победнее, брали воловью, ну а совсем нищета — козью, благо козы (да-да, самые обычные, бородатые, со скверным характером, они здесь все-таки водились и отличались от наших лишь более низким ростом и неприятно изогнутыми кпереди рогами).