Шарапов провел пальцем по губам, будто стер слой клея между ними:
— Что в чемоданчике носите, молодой человек?
— А вам что до этого? Все мое, вы там ничего не забыли.
— А чего дерзите?
— А вы привыкли, что здесь перед вами все сразу в слезы — только отпустите ради бога.
— Нет. Кому бояться нечего — с теми легко без слез обходимся. Так что в чемоданчике?
— Возьмите у прокурора ордер на обыск и смотрите.
— А прокурор, наверное, сейчас сам пожалует. С вами знакомиться, специально.
Казанцев нервно вскочил, щелкнул никелированными замками лежащего перед ним на столе чемоданчика, откинул крышку. Тестер, мотки проволоки, пассатижи, паяльники, припой. В отдельном гнезде на крышке тонкая длинная отвертка, слабо мерцающая блестящим жалом. Тихонову изменила выдержка:
— Вот оно, шило!..
— Это не шило, а радиоотвертка, — сказал, презрительно скривив рот, Казанцев.
— Знаю, знаю, гражданин Казанцев! Это мы поначалу думали, что шило, — сказал Стас и повернулся к Савельеву. — Подготовь для Панковой опознание и мотай за Буковой.
Парень не моргнул глазом…
Казанцев захотел сесть с краю. Рядом уселись еще двое. Панкова вошла в кабинет, и Тихонов подумал, что глаза у нее, как на скульптуре Дианы, — большие, красиво вырезанные, без зрачков. Он сказал:
— Посмотрите внимательно на этих людей. Успокойтесь, не волнуйтесь. Вспомните, знаете ли вы кого-нибудь из них?
Панкова долго переводила взгляд с одного на другого, потом на третьего, и Тихонову показалось, что она избегает смотреть в лицо Казанцеву. Он увидел, как побледнел Казанцев. И глаза Пайковой были все такие же, без зрачков.
Она сказала медленно:
— Не-ет. Я никого из них не знаю. — Потом уже тверже добавила: — Ники здесь наверняка нет…
4.
Тихонов горестно всхлипывал, бормотал, с кем-то спорил, и сон, горький и тяжелый, как дым пожара, еще клубился в голове, когда он услышал два длинных звонка. Он сел на диване.
Оконная рама встала на пути голубого уличного фонаря, расчертившего стену аккуратными клетками-классами. Ребятишки чертят такие на асфальте и прыгают в них, приговаривая: “Мак-мак, мак-дурак!” Тихонов сонно подумал: “Я бы и сам попрыгал по голубой стене. Но я уже наступил на “чиру”. Сгорел. Мак-мак-дурак!” Снова требовательно загремел в коридоре звонок.
“Все-таки действительно звонят. Я-то надеялся, что приснилось”. — Он нашарил под диваном тапки, встал, пошел открывать. За дверью кто-то напевал вполголоса:
За восемь бед — один ответ!
В тюрьме есть тоже лазарет,
Я там валялся,
я там валялся…
“Понятно, — хмыкнул Тихонов. — Лебединский со своим репертуарчиком”.