— Ты, Стас, вульгарный материалист. Это же искусство! А в жизни — вряд ли.
— А точнее?
— Ну, шаг, другой, третий может сделать — и все.
— Но ведь Аксенова сделала после такого ранения не менее двадцати шагов. Это же факт!
— Нет ничего относительнее абсолютных фактов. Помнишь, как мы с тобой лет пятнадцать назад поймали ворону и окольцевали ее табличкой с надписью: “1472 год”. Если ее йотом поймал какой-нибудь орнитолог, он наверняка защитил на ней диссертацию. А пока тебе гардэ!
Зазвонил телефон. Стас, не вставая с кресла, протянул руку и взял трубку.
— Добрый вечер, Станислав Павлович. Это Трифонова говорит.
— Да, да, Анна Сергеевна, слушаю.
— Простите за поздний звонок. Но я решила не откладывать. Профессор Левин утверждает, что края отверстия в кофте оплавлены…
Электрические шорохи скреблись в телефонных проводах, по которым бежали крошечные молнии человеческих слов, суматошно заметались в трубке гудки отбоя, и вдруг все перестало плыть перед глазами, снова стало четким, как будто кто-то повернул в голове ручку фокусировки. Стас бережно положил трубку на рычаг, механически снял конем короля. Лебединский заорал дурным голосом:
— Что ты делаешь, жулик!
— Стой, — тихо сказал Стас. — Я вес понял… Гладкая дырка в кофте, двадцать шагов мертвой Тани
Аксеновой, идущий впереди по тропинке Казанцев, черные окна гостиницы — все закрутилось снова сумасшедшей каруселью.
— Пуля! — крикнул Стас. — Это была пуля!
Часть вторая
Следующий понедельник
Сегодня у Шарапова день начался удачно. Аферист Костя Корсунский, которого долгих три месяца искала специальная опергруппа, появился в ресторане “Берлин”. После роскошного обеда жулик щедро расплатился с официантом и вышел на улицу.
У дверей его ждали Савоненко и Дрыга. Корсунский хорошо знал Савоненко.
Раскланялись они изысканно. Корсунский сказал:
— Как я понимаю, уважаемый гражданин Савоненко, вы намерены освободить меня от расходов на такси?
Оперативник кивнул, распахивая широким жестом дверцу милицейской “Волги”:
— Правильно понимаете, Костя…
Сейчас Корсунский сидел в соседнем кабинете и давал подробнейшие показания, расставляя точки на целой серии нераскрытых афер, гирей висевших на шее Шарапова.
Хорошая была операция! Ей-богу, хорошая. Шарапов, откинувшись на спинку кресла, отдыхал, слегка прикрыв веки, и его круглое широкое лицо расплылось больше обычного. Стасу показалось, что Шарапов дремлет, когда он приоткрыл дверь кабинета. Стас захотел повернуть обратно. Но дело надо делать. Он вошел в кабинет, Шарапов поднял на него глаза, и улыбка пропала. Наверное, и хорошее настроение тоже. Никуда не денешься, надо подойти, сесть у стола и докладывать, чувствуя, как с каждым словом взваливаешь на Шарапова свой нелегкий груз.