— Сувениры как-никак, — смущенно улыбнувшись, сказал он доверительно. — Ага, так. Это программа музыкального ревю… билет на выставку… так-так… билет в Большой… так, телеграмма — не то… ага, вот она, программка! Ведерников! Ведерников! — Он аккуратно сложил бумажки, бережно спрятал их в тумбочку и сообщил Стасу: — Конечно, хороший он певец, Ведерников, но, кто Максима Дормидонтовича Михайлова слышал, тот может сказать, что был знаком с половецким ханом лично. — Лагунов провел ладонью по усам. — И все-таки здорово — получил большое удовольствие!
— Дмитрий Михайлович, а когда вы узнали про убийство? — спросил Тихонов.
— Да сразу же! Как пришел я за ключом — времени уже около одиннадцати было, — мне горничная Ханя и рассказала. Минут за десять до этого тело увезли, а они все — горничные — в окна глазели.
— А в город вы уехали задолго до убийства?
— Так я ведь и не знаю, когда ее убили-то. Мне потом рассказали, что в гостинице шум поднялся, когда ее нашли — около девяти, что ли. А мы со Львом Алексеевичем в пять уехали.
— Лев Алексеевич-то куда направился?
— Видите ли, мы договорились ехать в половине шестого, но в пять ему позвонили, и он куда-то заторопился. А мне надо было жене письмо дописать, он не стал меня ждать и уехал. Минут через десять–пятнадцать поехал и я.
— Значит, вы запирали номер?
— Да, конечно.
— А кому из дежурных сдали ключ?
— Ну, дорогой, я этого уж не помню. Сами посудите — сколько их там. А вечером я взял ключ у Хани. Это я точно запомнил, потому что именно она рассказала мне про убийство.
— А когда приехал Козак?
— Затрудняюсь сказать. Но, наверняка, поздно. Я еще, помню, дослушал последние известия по радио, потом почитал с часок и заснул.
Тихонов спросил:
— Вы не слышали, когда Козак вошел?
— Слышал. Я проснулся на мгновение, он мне еще сказал: “Тише, тише. Все в порядке, свои”. И я снова уснул.
— Он вам не показался взволнованным? — спросил Стас.
Лагунов захохотал:
— Знаете ли, спросонья да еще в темноте определять нюансы душевного состояния я не берусь.
На журнальном столике у кровати Козака лежала книга — томик Брэдбери. Тихонов лениво перелистал книжку. На титульном листе — штамп: “В дар Народной библиотеке им. А.П.Чехова на добрую память о читательнице Суламифь Яковлевне Панкиной”. Тихонов улыбнулся, хлопнул переплетом, встал:
— Ну, простите, Дмитрий Михайлович, за отнятое у вас время.
— Да что вы говорите! У меня и дела-то все закончены, билет домой заказан. Хочу успеть у себя еще и на лося сходить — через две недели отстрел заканчивается.
— До свиданья.