Хижняк жила в старой части города, в небольшом деревянном доме. Когда Тихонов вылез из такси, уже перевалило за полдень. Он постучал в дверь, обитую старым дерматином и тряпочными полосками, и кто-то теплым мягким голосом крикнул в доме:
— Подождите, подождите, сейчас открою…
Загремела щеколда, и из-за открытой двери ударил в лицо запах молока и свежего хлеба. У женщины было молодое, еле тронутое морщинками лицо и совершенно белые волосы. Туго затянутые в косу на затылке, они сидели на голове, как серебряный шлем.
— Анна Федоровна?
— Да. А вы ко мне?
— Я хотел поговорить с вами…
Полы в комнате были белые, дощатые, выскобленные до стерильной чистоты. Тихонов посмотрел с сомнением на свои облепленные снегом ботинки, но женщина добродушно засмеялась:
— Заходьте, заходьте. Все одно — убирать, во всем дому грязь. Только сегодня приехала — у сына в гостях десять дней была.
На стене висела фотография красивого смуглого парня, и Тихонову вдруг показалось, что он уже где-то видел это лицо.
— Простите, Анна Федоровна, а когда вы поехали к сыну?
— Во вторник прошлый. А что? — встревожилась женщина.
— Нет, я просто так спросил. — Тихонов понял, что она не знает о смерти Тани — в дороге разминулась с газетным сообщением. Он помедлил и сказал:
— Анна Федоровна, я из Московского уголовного розыска. Привело меня к вам печальное событие…
— Что? Случилось что? — Хижняк стала медленно бледнеть.
— Вы помните Таню Аксенову?
Хижняк что-то хотела сказать, но горло сдавило, она сглотнула тяжелый ком, кивнула:
— Одиннадцать дней назад она погибла…
— Убил. Убил! Убил, проклятый!..
3.
Стас огляделся. Ночная улица была пустынна, голые черные ветви деревьев покачивались под порывистым холодным ветром, редкие неяркие фонари с трудом рассеивали вокруг себя мрак. Стаса знобило. На вокзал, надо скорее на первый же поезд. Как назло, ни одного такси не видать. Тихонов шел размашистым шагом, все быстрее и быстрее, потом побежал. В груди что-то противно екало и свистело, остро закололо под лопаткой. “Пуля давит, — подумал Стас. — Ничего, она не опасная. Больно потому, что она на плевру давит. Нет, она уже не опасная. Как это врач сказал — она “покрылась капсулой”. Слово противное — “капсула”. Ничего, еще метров пятьсот пробежать можно. Скоро все уже кончится… Надо успеть на московский ночной экспресс…” Он бежал и бежал, уговаривая себя потерпеть еще до следующего фонаря, потом до следующего, п еще до одного. Брызгал из-под ног грязный жидкий снег, глухо цокали подковки на каблуках, и над переулком разносился сухой хрип легкого, разорванного пулей два года назад…