А вообще Рафаил был уже немолод, мастер на все руки, незаменимый работник у себя на заводе, перешедший с должности старшего инженера на должность техника, чтобы никем и ничем не руководить, а в свободное время больше всего любил настраивать рояли и играть — на них, а также в нарды (иначе говоря, в триктрак).
Вот у этого человека и поселился Глеб и чувствовал себя вполне спокойно. Его переживаниями там занимались не чересчур глубоко, ни о чём не выспрашивали; к диссидентам явно отрицательного отношения не высказывали, а если и осуждали, то не Солженицына и не гроссмейстера Спасского, а тех, от кого, как они считали, зависит получение лишней комнаты, а также наличие в магазинах продуктов и одежды, а на улицах и в автобусах красивейшего в мире города Баку — нормального отношения к армянам. Потому что жена Рафаила была чистокровной армянкой, а он — армянином по отцу…
Прошло недели три. Глеб стал заметно спокойней, легче отвлекался на посторонние темы и предметы, почти исчезло состояние болезненной сосредоточенности. Начал подумывать об отъезде домой — скучно уже становилось.
В один из дней решил зайти в кассу аэрофлота, узнать, как с билетами. Но перед этим захотел пройтись, как бывало, по центру, по Приморскому бульвару — спустился туда через Старый город, мимо Девичьей башни.
Дул сильный ветер, «южняшка» его здесь называют; людей на берегу мало, и Глеб сразу увидел темноволосого здоровяка Лёвку, одного из приятелей Марка. Лев назывался на суде свидетелем защиты, а не обвинения, и, говорили, у него были крупные неприятности из-за этого, но, какие именно, Глеб не знал.
Ему не хотелось с ним встречаться, однако Лев уже увидел, кивнул.
— Что тут делаешь? — спросил издали.
— Родные, — ответил Глеб. — А ты?
Он был уверен, Льву тоже совсем не в жилу вступать в беседу, тот и не смотрел на Глеба, когда ответил:
— Так, делишки.
— Что слышно? — спросил Глеб, не рассчитывая на ответ.
Но Лев ответил.
— Получили письмо от Марка. — Опять взглянул на Глеба, отвернулся.
— Что пишет? — спросил Глеб. Неужели не ответит толком? Или скажет что-нибудь… оскорбительное. Они ведь теперь все очень хорошие, я один плохой…
Лев сказал, глядя в серую бескрайность моря:
— Письмо пришло его жене и сыну. Одно. Большое. Там для каждого из друзей написано.
Друзей… Значит, не для меня… А для меня? — чуть не спросил Глеб. Но не спросил и взглядом себя не выдал: потому что Лев не смотрел на него.
— Ну и как он? — задал Глеб дурацкий, как сразу осознал, вопрос.
— Хочешь знать, пишет ли что-нибудь тебе? — сказал Лев. — Ничего. Я читал всё письмо… Он работает там. Сначала грузчиком, теперь ящики какие-то сбивает… Ну, я пошёл. Пока…