— Следовательно, мы согласны, мистер Рэнсом, что палочка, — не просто дерево неограниченной протяженности.
Оглушенное лицо крестьянина, моргающее от напряжения.
— Я вижу, что мистер Гант наклоняется вперед. На его лице свет, который я и прежде видел там. Мистер Гант по ночам не спит, а мыслит.
— Палочка, — сказал Юджин, — не только дерево, но и отрицание дерева. Это встреча в пространстве дерева и не дерева. Палочка — конечное и непротяженное дерево, факт, определяемый его собственным отрицанием.
Старая голова слушает серьезно сквозь их иронический вдох. Он подтвердит мои слова и похвалит меня, ибо я сопоставлен с этой крестьянской землей. Он видит меня носителем высоких знаний, а он любит победы.
— Мы теперь нашли ему новое имя, профессор Уэлдон, — сказал Ник Мебли. — Мы зовем его Гегель Гант.
Он слушал раскат хохота; он видел, как их довольные лица отвернулись от него. Это были добрые намерения. Я улыбнусь — их великий оригинал, любимый чудак, поэт среди деревенщин.
— Это имя, которого он может стать достойным, — сказал Верджил Уэлдон серьезно.
Старый Лис, я тоже умею жонглировать твоими фразами так, что им никогда меня не изловить. Над чащобой их умишек наши отточенные умы высекают иронию и страсть. Истина? Реальность? Абсолют? Всеобщность? Мудрость? Опыт? Знание? Факт? Понятие? Смерть — великое отрицание? Парируй и коли, Вольпоне! Разве у нас нет слов? Мы докажем, что угодно. Но Бен и демонический отблеск его улыбки? Где теперь?
Весна возвращается. Я вижу овец на холме. Коровы с колокольчиками идут по дороге в гирляндах пыли, фургоны, поскрипывая, возвращаются домой под бледным призраком луны. Но что шевельнулось в погребенном сердце? Где утраченные слова? И кто видел его тень на площади?
— А если бы они спросили вас, мистер Раунтри?
— Я бы ответил правду, — сказал мистер Раунтри, снимая очки.
— Но они разожгли большой костер, мистер Раунтри.
— Это не играет никакой роли, — сказал мистер Раунтри, снова надевая очки.
— Как благородно способны мы умереть за истину — в разговорах.
— Это был очень жаркий костер, мистер Раунтри. Они сожгли бы вас, если бы вы не отреклись.
— И пусть бы сожгли, — сказал святой мученик Раунтри сквозь увлажнившиеся очки.
— Мне кажется, это было бы больно, — предположил Верджил Уэлдон. — Ведь даже маленький ожог болезнен.
— Кому хочется гореть на костре? — сказал Юджин. — Я бы сделал, как Галилей, — отрекся бы.
— Я тоже, — сказал Верджил Уэлдон.
На их лицах над тяжеловесным хохотом класса — изломы веселого злорадства. И все-таки она вертится.
— По одну сторону стола стояли объединенные силы Европы, по другую — Мартин Лютер, сын кузнеца.