Оказавшись возле окна, я обвела взглядом погруженную в полумрак комнату и увидела, что Сталин сидит на кровати и курит. Представив себе, что именно так он напрасно дожидался меня в той реальности, откуда я только что вернулась, я спрятала лицо в ладонях и снова начала лить слезы.
Если он и был на меня зол из-за часового ожидания, то теперь, когда я, вся зареванная, появилась у него на полу, его настроение изменилось. Быстро подойдя ко мне, он, как обычно, резко поставил меня на ноги, посмотрел на мое распрекрасное лицо с размазанной косметикой и спросил:
– Что случилось?! Почему ты опоздала?
Обрушив на него шквал объятий и поцелуев, я сквозь слезы стала причитать:
– Только сейчас, только сейчас я поняла, как сильно люблю тебя… Я не переживу, если ты меня бросишь… Но я знаю, это все равно произойдет, так как ты мне совсем не веришь… Почему, скажи, почему ты никогда никого не слушаешь?.. Почему ты допустил эту войну? Как ты мог это сделать? Ведь я предупреждала тебя, что все, понимаешь, все это случится…
Будучи человеком, мягко говоря, не выносившим женских истерик, Сталин быстро усадил меня на кровать, налил в стакан воды из графина и протянул мне со словами:
– Пей и помолчи немного.
После этого, увидев, что я хоть как-то успокоилась, он уложил меня поверх покрывала на высокие подушки и сел рядом:
– Рассказывай. Только спокойно и по порядку. Где ты была? Почему опоздала на целый час?
Все еще находясь под впечатлением от того, как зверски он меня только что выгнал, я вцепилась ему в рукав и, боясь расстаться с ним хоть на миг, стала объяснять:
– Я полетела в 1941 год, в 22 июня. Там началась война, только не в четыре утра, как я тебе говорила, а в семь. Я хотела проверить, нападут они на нас или нет. И вот оказалось, что напали…
– А к кому именно ты полетела?
– Да к кому ж мне было лететь-то, как не к тебе, – всхлипнув, сказала я. – Кто меня вообще интересует в этом ужасном твоем времени, в которое я бросилась, как в омут головой…
– И что я там тебе сказал? – Интонация Сталина наводила на мысль, что он всерьез обеспокоен моим душевным здоровьем.
Я едва удержалась, чтобы снова не разреветься:
– Ты… Ты… Понимаешь, я не знала, что если приду туда, расставшись с тобой в 1937 году, то для тебя это будет выглядеть, будто бы позавчера я приходила сюда в последний раз. Понимаешь?! Ты понимаешь? Получилось, что я тебя бросила! Вообще, так просто, на ровном месте!
– Да?! То есть ты для того меня, который там войну проворонил, сегодня вообще не пришла? И никогда больше не появлялась? Так я понимаю? – Видимо, он стал постигать драматизм ситуации, поскольку, увидев мой утвердительный кивок, дал мне носовой платок и стал копать глубже. – И ты хочешь меня убедить в том, что я с тобой разговаривал после этого?