Только в пляс пустилась я,
Коли́-кола́-коле́тт,
Пляшут все мои друзья,
Коли́-кола́-коле́тт…
Дядюшка Малуэтт делает хитрое лицо и прибавляет дребезжащим голосом:
Если есть за пазухой патрон,
А за поясом надёжный пистолет,
Жди гостей Луи-Вето Бурбон,
Ах, коли́-кола́, коли́-кола́-коле́тт!..
«Коли́-кола́, коли́-кола́…» Скрипка пиликает, молодцы в красных повязках и девушки в коротких юбочках отплясывают, взявшись за руки:
Станцуем карманьолу, выходи, любезный друг,
Станцуем карманьолу мы под скрипки тонкий звук…
Но довольно про скрипача. Расскажем теперь про его помощницу.
Сами понимаете, что плясать под одну скрипку не слишком удобно. Топот сапог заглушает этот нежный инструмент. Поэтому дядюшка Малуэтт завёл себе девочку с бубном.
Девочку звали Мари-Бланш. Это была смуглая особа лет десяти, с чёрными продолговатыми глазами, которые вспыхивали, как фонарики, когда Мари-Бланш веселилась.
Она била в бубен в такт песне, в особенности когда начинался пляс. Она лихо чеканила ритм, а когда дядюшка кончал песню, бубен гулко звучал один. Мари-Бланш играла то тихо, то громко, то грозно, то вкрадчиво, то рассыпчато, то строго. Бубен гремел, тарелочки звенели, каблучок стучал… О, это была мастерица своего дела!
Когда пляска кончалась и листовки с текстом были розданы, Бланш брала шляпу скрипача и, скромно приседая перед каждым знатоком в длинных штанах, собирала монеты. Ибо искусство нуждается в поощрении.
Знатоки называли Мари-Бланш «азиаткой» за её продолговатые глаза. Её, улыбаясь, брали за подбородок перед тем, как опустить монету в шляпу. На Новом мосту все знали, что она осталась без родителей.
Её мать умерла в день взятия Бастилии, а отец был убит на Марсовом поле в 1791 году.
Да, он остался там, на поле, среди людей с красными знамёнами, которые требовали, чтобы короля лишили короны и чтобы все французы были равны. Они шли и пели «Аристократов на фонарь!». Грянул залп, за ним другой, и толпа смешалась. Несколько сотен тел осталось лежать под облаком белого дыма, которое медленно таяло в вышине, потому что день был безветренный.
И вот в секции Арсенала, на улице Фоконье, появилась девочка в рваной юбочке, и первый, кого она встретила, был толстяк Малуэтт.
— Эй, послушай, девица, — сказал толстяк. — Как тебя зовут?
— Мари-Бланш, мсье…
— Нехорошо, Мари-Бланш, нехорошо… Кто разрешил тебе пить вино в таком возрасте?
— Я не пила вина, мсье…
— Почему же ты покачиваешься да ещё хватаешься руками за стену?
— Видите ли, мсье, — пролепетала Мари-Бланш, — я уже сутки ничего не ела…
Малуэтт высоко поднял свои густые брови.