Женские дневники, письма, записки XIX века — сплошная борьба за себя живую, за свое осуществление.
Где-то близко общий взгляд на жизнь. Так думается постоянно. Есть последние открытия, но нет завершающих.
Невозможно выйти и войти, все внутри жизни. Многожды настигает болезненная потеря смысла. Что это? Кризис, когда старого уже нет, а новое не прояснилось, и надобно собственной башкой пробивать потолок на новый уровень. Потерян смысл — живи без смысла. А разве не больно, не страшно гусенице, упаковавшей себя в куколку, раствориться химически? Зато вылетает бабочка с новыми возможностями полета и света.
Быть — это как? Привычнее казаться, даже перед собой.
Увидеть свою жизнь извне, ее скачки, метания, вихри.
Жила на земле, понимала, бормотала.
После витаминов тупость и ровность такие, что помню — ехать туда-то, а понимания никакого. Стою, сосредотачиваюсь. Т.е, витамины этой компании за свои услуги берут моим развитием.
Мужчина по-пьянке подошел знакомиться и первое, о чем попросил — сдать кровь на СПИД.
Поясницу разломило из-за стихов этого темного заплутавшего поэта. А я еще смеялась снобизму Стендаля, что у него никогда не болит голова просто так, но лишь от плохого пейзажа. Все глубиннее.
Давний сон о красоте Зла. Грозно, сверх величественно.
Как змейки лезут из меня то злобки, то сплетни, то едкости. И это при общем светлом настрое.
Красота Зла у Лермонтова и Булгакова.
Зло не жалеет своих носителей. Иначе оно не чисто.
Хоть как-нибушные знаки согласия с тем, что я делаю, как-нибушные! — взмолилась я… И вот возле дома подошла знакомиться девочка Валерия 6 лет: «Я видела, как вы занимались на спортплощадке. Я жду Аню, мою подружку. Вы ее знаете?». Прелесть. И, т. е., согласие.
«В многая знании много печали…» Красиво и неверно. Радости больше.
Не?.. знаю?.. что?.. мне?.. делать?.. в?.. этой?.. жизни?
На спектакле «Три сестры» в исполнении молодых актеров из Нальчика впервые в жизни я ощутила, как в зале появилось нечто объемное, заполнившее все помещение и всех включившее в себя. Стало понятно, чтó именно владело Чеховым, когда он работал над пьесой. «Оно» либо входит и все оказываются внутри вместе с актерами, и действие идет на одном дыхании, либо не входит, и тогда все впустую, и зрители испытывают неловкость от кривляния на сцене.
У Рембрандта лицо человека из тьмы небытия. Не человек, а мысль человека, освещение этого размышления в условиях «жизни». Почему такой мрак вокруг лица? Ах, да, тьма небытия.
Еврипид, Софокл, Эсхил. Участником действия выступает античный хор из девяти или пятнадцати человек. «Вот будущий цареубийца, Скоро мир поразит он язвою души», «Ведь горе-то лишь началось и полпути не пройдено»… Хор — это обстановка внутри человека, те же догадки, оправдания, объяснения, в общем, внутренняя сцена. Человек заключен в этом общении, лишь в мгновение догадки его «Я» впереди тех, кто держит за одежду. В следующее мгновение хор настигает и вновь оправдания, объяснения.