— Ну, мы с мистером Торнхау, разумеется, — после секундной заминки пояснила она. — Кто же еще?
Я спросила, при чем здесь мой учитель.
— Голубушка, — мадам улыбнулась и ласково погладила меня по плечу, — ты же знаешь, как я привыкла полагаться на советы мистера Торнхау за неимением мужа, способного помочь здравой подсказкой. А сейчас я нуждаюсь в его советах больше, чем когда-либо.
Я понимала, почему мадам привлекла моего учителя к тому, что она продолжала называть Великим Предприятием, — он был человеком во всех отношениях незаурядным, и я тоже всецело ему доверяла. Но почему она не упомянула о нем с самого начала?
— Я посвятила мистера Торнхау в обстоятельства дела, — призналась мадам. — Чтобы помочь мне, он должен все знать. Я не стала бы скрывать это от тебя, когда бы он сам не настоял на этом. Мистер Торнхау, к его чести, ясно сознает щекотливость ситуации. Он посчитал, что тебе будет обидно, если я скажу, что твой учитель знает нечто такое, о чем тебе пока еще знать не следует. И он прав, конечно же. Ты простишь меня?
Несколько минут мы молча сидели в обнимку, тихонько покачиваясь взад-вперед, а потом мадам сказала, что мы продолжим разговор утром.
С того дня она начала подготавливать меня к предстоящему делу. Ее собственная горничная ежедневно обучала меня разнообразным профессиональным навыкам, а по вечерам я усердно штудировала выданную мне книгу миссис Изабеллы Битон — превосходный справочник по ведению домашнего хозяйства, где описывались, в частности, многочисленные обременительные обязанности горничной.
Снедаемая любопытством, я неоднократно подступала к мадам с вопросом, с какой же все-таки целью затевается Великое Предприятие и почему мне необходимо покинуть Францию.
— Это твоя судьба, милое дитя, — отвечала она с самым серьезным и категоричным видом, моментально отбивавшим у меня охоту к дальнейшим расспросам. — И твой долг.
Иного ответа я ни разу не получила и в конце концов, не находя возможным спорить с судьбой, смирилась с неизбежным.
Примерно через неделю, туманным августовским утром, мадам зашла в гостиную, где я сидела с книгой. Я сразу поняла, что она хочет сообщить мне нечто чрезвычайно важное.
— Ты готова приступить к Великому Предприятию, дитя мое? — спросила она, вся раскрасневшаяся от волнения.
Она протянула мне обе руки, и несколько мгновений мы стояли лицом к лицу, тесно переплетя пальцы.
— Готова, — ответила я, хотя внутренне похолодела от вновь нахлынувших опасений и в глубине души по-прежнему таила обиду на опекуншу, принудившую меня к безмолвной покорности своей воле.