[31]В итоге Микеланджело остановился на сюжете Книги Бытия. Он представил сотворение мира, Бога Отца, парящего над водами, и Великий потоп, и Ноев ковчег – будто вся история сотворения мира очутилась в небе. Для Микеланджело словно не существовало крыши и свода. И ни одного указания на Святую Церковь. Напротив, он избегал малейшего намека даже там, где он напрашивался сам собой: расписывая двенадцать выступов над окнами капеллы, он не стал изображать двенадцать апостолов. Художник поместил в них пять сивилл и семь пророков. Сияние, исходящее от них, говорит о тайных знаниях, которыми полон Ветхий Завет. Фигуры таинственны и символичны. Они будто намекают на нечто непостижимое. Из одной записки кардинал понял, что Микеланджело рисовал не столько руками, сколько мысленно, перенеся на своды свой гнев и свое знание. Он изобразил триста сорок три фигуры, над которыми – Двенадцать сивилл и пророков, похожих на богов. Конечно, Бальзак мог бы сказать, что он тоже творец более трех тысяч образов. Но ведь у него на это ушла целая жизнь. Микеланджело же расписал капеллу всего за четыре года. Пусть неохотно, без удовлетворения, жаждая мести – такие выводы можно было сделать из документов. Но как же отыскать ключ к его тайне? Что же все-таки знал Микеланджело Буонарроти? Какое послание передал флорентиец посредством этой загадочной картины мира?
После Юлия II было сорок восемь пап, и все они задавались вопросом: почему Микеланджело у только что вылепленного Адама, которого парящий Бог Отец пытается коснуться животворящим перстом, изобразил на животе пупок? Адам ведь не был рожден и, следовательно, ему не обрезали пуповину, если верить словам из Ветхого Завета: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Книга Бытия 2:7). Не раз возникала мысль привести в христианский вид Адама еще при жизни художника. Микеланджело к тому моменту должно было исполниться восемьдесят шесть лет. Папа Павел IV поставил перед Даниэле да Вольтера задание – прикрыть обнаженных гигантов Микеланджело набедренными повязками, за что помощник и получил обидное прозвище «Brachettone» («рисовальщик штанов»).
Однако пуп остался на том же месте, так как римская курия предположила, что закрашенный элемент картины скорее вызовет у наблюдателя сомнения и размышления, чем деталь, верная с анатомической точки зрения, пусть она и сомнительна с точки зрения религиозной.
Запах книжной пыли и пергаментов, который он так любил и находил благородным, как фимиам, привел кардинала в состояние благоговейного созерцания. Он углублялся в изучение документов, и в его душе зарождалось сострадание к флорентийцу, который, судя по его письмам, ненавидел пап, причиной чему было горе, которое они ему причинили. Он писал, что больше года не получал от Юлия II ни гроша, и ему казалось, над его искусством посмеялись («…я сразу сообщил Вашему Святейшеству, что живопись – не моя стезя»). Раскачиваясь на высочайших лесах, он проклинал нетерпение папы. День за днем он лежал на спине, краска попадала ему в глаза. Художник страдал от кривошеи. Уже несколько лет ему приходилось читать, держа текст над головой.