В прокуратуре, как мне потом рассказывали, царило не то чтобы уныние, — царило некое непонимание. Чайка прочитал доклад, обсуждение было скомкано.
Обстановка была бы совсем иной, если бы Бордюжа сдержал свое слово.
Мне в больницу позвонил Швыдкой, руководитель одного из главных российских телеканалов, позвонили Сванидзе и многие другие. Не позвонил, к сожалению, мой ученик — министр юстиции Крашенинников, человек, которого я почти всегда, особенно в неофициальной обстановке, называл Пашей. Увы!
Приезжал Пал Палыч, — так мы звали Бородина, — лучась улыбкой, доброжелательностью, еще чем-то, чему и названия нет, — пытался выяснить ситуацию с моим настроением и планами. Я же хотел прояснить вопрос насчет костюмов, которые совсем недавно пошил с его помощью. Приезд Пал Палыча, замечу, оставил впечатление этакого разведывательного визита. Приезжал Степашин, приезжали многие другие.
Позвонил Евгений Максимович Примаков. Человек умный, информированный, сам проработавший много лет в спецслужбе, он прекрасно понимал, что телефон прослушивается, поэтому не стал особенно распространяться и вести длительные душещипательные беседы. Он сказал:
— Юрий Ильич, надеюсь, вы не подумали, что я сдал вас?
— Нет!
— Выздоравливайте!
Звонок Примакова поддержал меня, премьер — тогда еще премьер — дал понять, что находится рядом со мною.
Пока я лежал в «кремлевке», вопрос о моей отставке был внесен на рассмотрение Совета Федерации, и Совет Федерации неожиданно для кремлевских властей уперся: рассматривать вопрос без присутствия Скуратова не будем, это неэтично. Заочно такие вопросы не решаются.
Мне стало ясно, что Совет Федерации захочет серьезно во всем разобраться и вряд ли вот так, «втемную», сдаст.
Я внимательно прочитал стенограмму заседания. Неожиданно нехорошо задело высказывание Строева.
Кто-то из зала произнес:
— Да Скуратов же болеет! Как можно рассматривать вопрос, когда человек болеет?
Строев не замедлил парировать:
— Он здоровее нас с вами!
А ведь Егор Семенович ни разу мне не позвонил, не поинтересовался, как я чувствую себя, не спросил, удобно ли в мое отсутствие выносить этот вопрос на заседание… А чувствовал себя я очень неважно. Во сне у меня начало останавливаться дыхание, я давился им, будто костью, — с остановкой дыхания казалось, что останавливается и сердце. В таких случаях невольно даже во сне боишься умереть, — за ночь я просыпался раз двадцать-тридцать. Было тяжело…
Вечером ко мне приехал Владимир Викторович Макаров, заместитель руководителя администрации президента:
— Напишите еще одно заявление об отставке.