Деньги у меня еще оставались, правда, они кончались — еще мог прожить немного, а потом… потом, как говорится, не до супа с котом. Что скажут Кутафин с Топорниным? Вдруг откажут?
Первым я пришел к Кутафину.
— Олег Емельянович, возьмете меня на работу?
Тот — сразу же, не раздумывая ни секунды:
— Не вопрос! Для начала возьму профессором на кафедру, а там видно будет… Не вопрос!
Я поехал к академику Топорнину.
Топорнин тоже не стал раздумывать.
— У меня много недостатков, — сказал он, — но людей в трудную минуту я никогда не бросаю. Конечно, возьму. Главным научным сотрудником… Годится?
И я как-то сразу успокоился, тот холод, что сидел в душе, исчез. В конце концов, шут возьми, какой из меня партийный функционер? Я и проработал-то в ЦК всего ничего: с ноября 1989 года по август 1991-го неполных два года. Раньше в партии я никогда не работал, горбачевскому перестроечному призыву верил — мне искренне хотелось что-то сделать для людей, для страны, и в том, что произошло, никакой моей вины не было.
Работу я продолжал искать, но найти не успел: позвонил Вячеслав Александрович Михайлов, ныне бывший министр по делам национальностей в российском правительстве — в ЦК он заведовал отделом межнациональных отношений, умный человек, доктор наук, недаром он был востребован и прошлой властью, и властью нынешней, — и сказал:
— Есть такая новая организация — называется Конгресс российских деловых кругов, — которой требуются консультанты. Я иду консультантом по межнациональным вопросам, а вам предлагаю быть консультантом по правовым.
И мы, не сдавая в отдел кадров своих трудовых книжек, устроились по контракту работать в эту организацию. Оклад был приличный — около трех тысяч рублей. Это были очень неплохие по той поре деньги. Но проработали мы с Вячеславом Александровичем недолго — начались трудности с финансами, и нас сократили.
Предстояло вновь решать вопрос: куда пойти, как, каким способом зарабатывать деньги, чем кормить семью?
Те, кто когда-то стоял перед подобным барьером — будто на дуэли со своим будущим, — хорошо знают, как чувствует себя в таких ситуациях человек.
Москва была серой, какой-то промозглой, люди разбились на два лагеря: одни ликовали, пребывали в состоянии некоего сладкого опьянения, другие, наоборот, были мрачные, ходили, опустив головы, словно бы проиграли какую-то крупную игру и теперь в отчаянии готовы были схватиться за другие.
В воздухе пахло порохом, гражданской войной, схватками не на жизнь, а на смерть, этот запах особенно чувствовался, когда собирались митинги. В обществе появились не только красные, но и белые, и зеленые, и голубые какие угодно, словом. И у каждого цвета была своя правда, каждый цвет хотел вести за собой народ.