Душная волна подкатила к горлу. Память — тяжелая ноша для путника. Невыносимо оставаться с ней наедине. От памяти плоти тянутся нити к памяти души, к сердцу, притягивают узлами. Ни развязать, ни отрезать. Эти нити рвутся только временем, только делами.
Женщинам, всем его женщинам не нужны были его дела. Они хотели счастья для себя, для его детей, а потому, по мудрой слабости своей, желали добра ближним — даже тем, кто обращал их женское добро во зло ему, Сталину.
Но он, товарищ Сталин, давно приучил себя не мыслить категориями счастья, категориями добра и зла. Он приучил себя мыслить категориями чести и долга. Недолжное добро много хуже должного зла. В этой его привычке не было ничего от Ницше, от "белокурых бестий", которые шли уничтожить все его дела, его самого и даже память о нем. Сталин не был и не хотел быть по ту сторону добра и зла. Абстрактного добра и абстрактного зла. Пакт с Гитлером был нужен тогда — и он был заключен, и неукоснительно выполнялся. Сегодня рушилось все, и далекие женщины, уже мертвые так же, как еще, наверное, живые, возвращались памятью давнего телесного тепла, ничуть не помогая делу его жизни.
Только мать, мама… Семь лет назад он, веселый и гордый, сказал ей, что работает почти царем. Мать ответила ему, ставшему отцом народов: "Лучше бы ты стал священником". Наверное, было бы лучше. Чем только лучше? Гитлер не напал бы на Союз? Армии отбили бы врага еще на границе? Москва не стояла бы голой перед немецкими танками? И он, Сталин, возносил бы молитвы в одной из церквей горийских окрестностей за царя Алексея Николаевича? Бред! Но, мама, зачем-то ты сказала своему сыну эти слова?! Ты сказала их, милая? Или Он сказал их через тебя? Как спросить теперь, у кого?
Быть священником… Это не то даже, что быть Верховным главнокомандующим. Величие государства временно и непрочно, как женская душа. Оно требует постоянной заботы, постоянного ухода за ним. Товарищ Сталин по-настоящему любил свое советское государство, сделанное его руками, его волей. Точно так же он любил последнюю жену — спасенную, выросшую на глазах, родившую сына и дочь. И она предала его любовь, убила себя. В его государстве — очень много от этой женщины. Оно сладострастно убивает себя, предавая и его любовь, и его детей, отдает все это той темной силе, которая ничего не возвращает обратно.
Если бы советская наука, да сам Господь воскресили Надежду — та была бы выслана товарищем Сталиным в Магадан, на Колыму, чтобы вычистить в ней это предательство. Пусть через пятнадцать лет, пусть через двадцать пять… И государству своему он, товарищ Сталин, не сумеет простить слабости и измены. Если победит врага.