Он знал Кремль наизусть, как любимую песню, мог пройти его из конца в конец с закрытыми глазами. Башни подобострастно кланялись ему вслед, голуби почтительно уступали дорогу…
Сейчас, глядя на огромные черные тени, в которых с трудом угадывались Иван Великий и Кремлевские соборы, он впервые почувствовал всю степень своего ничтожества перед ними. Маленький, злой туземец.
Он вдруг вспомнил, как еще мальчишкой впервые попал в алтарь. От волнения забыл про земные поклоны и вместо "благословите, батюшка" сказал просто "здравствуйте". Старик-протодиакон, понятное дело, дал подзатыльник. Ах, если бы не эти бесконечные подзатыльники…
Он подошел к Успенскому собору и притронулся к шершавому холодному камню... Однажды в сопровождении коменданта Кремля он был под его гулкими сводами. Он хорошо запомнил шевеление холодной змеи под сердцем в тот момент, когда впервые увидел царское место и представил византийскую роскошь обряда венчания. Запомнил он и косой взгляд коменданта, и его смертельный испуг, когда их взгляды скрестились…
Сейчас тяжелая металлическая дверь крепко заперта, и комендант не гремит ключами…
Он тяжело опустился на ступени. Так в Гори на церковной паперти располагались нищие. Они шумно делили заработанную медь и завтракали, ломая лаваш грязными руками…
"Нищ есмь аз, и в трудех от юности моея…", — неожиданно вспомнились ему, наверное, сотни раз читаные слова из Шестопсалмия.
Ах, как он молился в детстве!.. Как-то на Пасху он убежал с хора — слезы восторга, душившие его на каждом "Христос воскресе!", мешали петь. А регент отчитал его за это перед всеми и пожаловался матери…
Странное предчувствие чего-то важного, более важного, чем все бывшее в его жизни до сих пор, заставило его подняться.
И в этот момент небеса разверзлись.
Ослепительные вспышки вырвали из черного мяса ночи кровоточащие ломти соборов, в барабанные перепонки вонзилась ржавая игла сирены, где-то совсем близко заработали зенитки.
"Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии: аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий", — стучало в его висках. — "Да, да именно так: напрасно бодрствует стерегущий... Только Господь может сохранить город…"
Еще день-два, и железный тевтонский кулак сравняет с землей святые московские стены. Чего теперь стоят его легендарные ночные бдения? Лучше бы спал…
Все давно стихло. Тьма, разрезанная прожекторами на сотни неравных кусков, срослась и вернула себе былую непроглядность. А он все стоял посреди площади, повторяя, как заклинание: "Аще не Господь… Аще не Господь…"