В годы разрушительной перестройки Балашов с первых же номеров нашей газеты "День" еще десять лет назад стал постоянным автором, печатая иногда из номера в номер свои такие же неукротимые, как он сам, статьи и очерки. Он охотно стал членом нашей редколлегии. Не дожил до нашего скорого газетного юбилея. Он ездил в командировки по "горячим точкам" от нашей газеты, звал к самой беспощадной борьбе. Человек средневековья, он не терпел слабодушия и компромисса, всегда жаждал действий. Впрочем, это стало уже традицией для русского писателя. Энергии в нем хватало еще на жизнь вперед. И потому так страшно прозвучали слова, сказанные мне по телефону во вторник, 18 июля, в семь утра: "Звонит брат убитого Дмитрия Балашова".
Не хотелось верить, какого еще убитого Балашова? Григорий Михайлович таким знакомым, чисто балашовским голосом рассказал все, что сам знал к этому времени. Дмитрий Михайлович сам частенько звонил мне в такое же раннее время, жалуясь на московские журналы, не желающие его печатать, на издательства, пиратски издающие его сочинения, делясь новыми идеями, переполняющими его. Как и все большие писатели, он был неудобным, чересчур неуправляемым. Недолюбливал литературных и прочих чиновников и потому не был обласкан никакими властями, ему поскупились даже на государственную премию. Он всегда всего добивался сам. Он был русским провинциалом в самом лучшем благородном смысле этого слова, провинциалом, недооцененным Москвой, которой он посвятил лучшие свои романы.
Все, теперь уже сам Дмитрий Балашов ушел в историю, теперь уже исследователи будут осмыслять его жизнь и его действия, его книги.
Так получилось, что последней его поездкой стала поездка в Петрозаводск, на юбилей журнала "Север", последней публикацией — его воспоминания о Гусарове, опубликованные в юбилейном шестом номере "Севера".
Мне кажется, мы не сразу поймем огромность нашей писательской потери. Это еще один незаживающий рубец на теле отечественной словесности. Один из немногих, кто определял главное русло русской литературы конца ХХ века. Певец из русского стана.
Он никогда не был среди "верхних людей" нашей литературы, не сидел в президиумах, не льнул к власти. Был в писательской гуще, "тусовке", как нынче говорят. Но почти все знали, там, где Дмитрий Балашов — там средоточие русских талантов, там настоящий центр. С его уходом как-то все сразу обмелело.
Вот и в редакции "Завтра" не будет больше требовательных звонков, как побыстрее расправиться с ельцинским наследием, не будет шумных споров, не будет новых романтических прожектов, как бы нам поскорее объединиться с Украиной. Не будет и новых, неожиданных мистических рассказов, появившихся после завершения исторического цикла. И стоит только догадываться, какого еще неожиданного, столь необычного писателя мы потеряли, едва обнаружив...