— Ах, какое это имеет значение! — почти со стоном произнес Петя.
— Как! — по-учительски строго спросил отец. — Ты… пораженец?
Но, увидев глаза сына, в которых отразилась тоска, он понял, что напоминанием о войне невольно причинил ему страдание.
— Ну, да об этом можно и потом, — поспешно сказал он. — А вот сейчас поешь-ка лучше груш. Ты ведь большой любитель, я знаю.
Он достал из кошелки лимонно-золотистую грушку и, как-то по-крестьянски обтерев ее рукавом, взял двумя пальцами за хвостик и преподнес сыну.
Петя почувствовал давно не испытанное наслаждение, когда холодный, немножко едкий, душистый сок побежал по его подбородку.
Он даже всхлипнул от удовольствия и в тот же миг увидел высокого мальчика-гимназиста, почти юношу, который незаметно появился из-за спины отца и смотрел на Петю радостно-испуганными, шоколадными глазами, полными любви и живого любопытства.
Это был Павлик.
— А, синьор, очень приятно вас видеть! — воскликнул Петя, сразу впадая в привычный иронический тон старшего брата. — Что это у вас, сэр, под глазом?
— Где? — живо спросил Павлик и коснулся пальцем довольно большой разноцветной ссадины. — Это? Ничего особенного. Обыкновенная блямба. Мы вчера дрались с бойскаутами.
— Кто это «мы»?
— Я и Женька Черноиваненко.
— Это который? Мотин братец?
— Он самый.
— А по какому случаю драка с бойскаутами? Чего вы не поделили?
— Да, понимаешь, они все богатенькие сыночки и стоят за Временное правительство и демократическую республику. А мы с Женькой за социалистическую революцию.
— Вы с Женькой?
— Ну да, мы с Женькой… И еще другие мальчики. Преимущественно дети железнодорожников.
— Ты, Павлуша, потише, — сказал Василий Петрович, показывая глазами на спящих офицеров.
— А чего! Если хочешь знать, этих маменькиных сынков надо давить, как клопов, — понизив голос, сказал Павлик, энергично сверкнув глазами. — Может быть, скажешь — нет?
— Видал Робеспьера? — засмеялся Петя, подмигивая отцу, дрыгнул ногой и вдруг почувствовал острую боль. — Ох!
Он прикусил губу и застонал.
— Рана? — спросил Павлик, морщась от жалости к брату.
— Она, проклятая.
— Сильно болит?
— Терпимо.
— Навылет?
— Угу. — Куда?
— В верхнюю треть бедра.
— А кость?
Петя ждал этого вопроса.
— Можешь не волноваться. Не задета, — буркнул он.
Он взглянул на Павлика, на его «блямбу» под глазом, на полинявший красный бант на потертой гимназической курточке и снова не мог удержаться от смеха.
— Ты чего? — глядя исподлобья, спросил Павлик.
— Нет, честное слово, это феноменально: они с Женькой за социалистическую революцию! Видели вы что-нибудь подобное?