— А общественная жизнь?..
— Она сохранена. Разве я не возвратил из изгнания большую часть противников?..
Но Долабелла, нахмурившись, перебил его:
— Ты был неправ, Цезарь, поступив таким образом! Враг не должен находиться в Италии, иначе он будет подтачивать здание, воздвигаемое тобою!
— Нет, я должен примирить враждующие слои населения и создать иное общество…
Подошел Гай Октавий.
Полуобняв племянника, Цезарь спросил, заглянув ему в глаза:
— Как здоровье, Гай? Прекратились ли головные боли и хорошо ли варит желудок? Если нет, то обратись к моему медику, который…
— Я здоров, слава доброй Валетидо! — ответил Октавий, краснея и пытаясь освободиться из его объятий. — Жду, когда ты назначишь меня начальником над иллирийскими легионами…
— Подожди еще… Не желая расставаться с тобой и не кончив одной войны, я не могу начинать другой…
Это был намек на Испанию, где сосредотачивали свои силы сыновья Помпея, и на Парфию, куда Цезарь замышлял отправиться в поход.
— А где же твой друг Марк — Випсаний Агриппа? — продолжал Цезарь после некоторого молчания. — Я привык встречать вас, ровесников, вместе, и, не видя его, подумал, не заболел ли он?
— Увы, — вздохнул Октавий, — ты угадал, Цезарь! Агритпа заразился в лупанаре и теперь лежит. Его лечит старуха, делая примочки и заставляя лить настой из каких-то трав…
— О, молодежь, молодежь, — покачал головою Цезарь. — Побереги себя, Гай, от пагубной любви….
Октавий тонко улыбнулся.
— Ты знаешь, Цезарь, что я не любитель матрон и простибул. Ни одна красота, даже красота Венеры, не может соблазнить меня. Я ненавижу гинекократию и смотрю на женщину как на существо, способное поработить слабого духом мужа…
— Ты ошибаешься, Гай! Даже мужи, сильные духом, подвластны законам природы…
— В этом их слабость! Я согласен с неопифагорейцем Дидимом Ареем, который учит, что воздержание и умерщвление плоти — наивысшие добродетели…
— Но для кого и для чего эти добродетели? — возразил Лепид. — Если для внутреннего усовершенствования, то они способствуют отдалению от жизни, а если для чего-либо иного, то скажи, и мы с радостью послушаем тебя…
Но Октавий, нахмурившись, освободился из объятий Цезаря и отошел к Дециму Бруту и Гаю Кассию, обсуждавшим силы помпеянцев в Испании и меры, которые следовало бы предпринять против них.
Цезарь поспешил к Сервилии, оставленной Кальпурнией, удалившейся в триклиниум.
— О чем мечтает дорогая матрона? — обратился он к ней.
Очнулась, взглянула на него.
— О Цезаре, которого любила и который продолжает ее любить в образе Терции…
— Почему она не пришла? — смутившись, спросил Цезарь.