Вспомнив о своей ране, Рой вытащил из кармана аптечку и изумился: хотя весь рукав от плеча до кисти промок насквозь, это была не кровь: жидкость без цвета и запаха напоминала обычную воду, но стоило прикоснуться к мокрой ткани, как подушечки пальцев потеряли чувствительность, словно на трескучем морозе.
Он понял, что столичные «гуманисты» вкупе с излучением применили какое-то «нелетальное» оружие, о котором приходилось слышать раньше. Солдаты противника выводились из строя, но оставались живыми, и это обстоятельство, как светоч истинного гуманизма, превозносилось до небес. Ну, а то, что неуправляемые машины сами по себе могут калечить и убивать своих безвольных хозяев, не принималось во внимание. Лес рубят — щепки летят: войны без жертв не бывает…
А потом он увидел и самих «гуманистов».
Кажущиеся нечеловеческими из-за туго обтягивающих тело белоснежных комбинезонов и огромных круглых голов-шлемов с зеркальным забралом безликие фигуры бродили между машинами, постреливая из больших «пистолетов» в еще шевелящихся людей — зачищали огрехи воздушного удара. На глазах Роя один из наполовину парализованных солдат приподнялся и разрядил автомат в ближайшего к нему карателя. Пули, выпущенные почти в упор, легко сбили того — кажется, женщину, судя по фигуре, — но он тут же поднялся на ноги и стрелял своими «нелеталками» в нападавшего до тех пор, пока солдат не перестал двигаться. Значит, «гуманисты», облаченные в какие-то пуленепробиваемые костюмы, были неуязвимы, и это следовало запомнить.
Пришельцы из другого мира, «успокаивающие» взбунтовавшихся аборигенов.
Тогда у Роя еще не возникало таких ассоциаций: он старался втиснуться в землю как можно глубже, притвориться мертвым, парализованным, камнем, наконец, лишь бы только стрелки не обратили на него внимания.
И ему это удалось…
* * *
— Выходи! Выходи!
Роя разбудил грохот решеток и крики надзирателей. Вагонные колеса прекратили свою нескончаемую песню, и это означало одно: тюремный поезд прибыл на место.
Его посадили в поезд ночью, к тому же очень быстро — выдернули из фургона без окон и без лишних проволочек сунули в двухместную клетку, где уже томился его сосед-комбинатор, — поэтому тюрьму на колесах он при свете дня увидел снаружи впервые за несколько дней, проведенных в пути. Три десятка вагонов, первые четыре — привилегированные, с двухместными клетками, а остальные — обычные теплушки вроде той, в которой он когда-то ехал на фронт. Стало быть, ему, участнику вооруженного мятежа и государственному изменнику, была оказана своеобразная честь.