На горе бушевал лесной пожар. Снег не таял, но я чувствовал, карабкаясь в гору, как до меня долетают волны горячего воздуха. Надо мной наклонился старший сержант, повторяя: проснись… проснись… проснись…
Но едва он разбудил меня, как сразу же приказал заснуть снова. Что было потом, помню смутно. Некоторое время я лежал на вибрирующем подо мною столе; кругом был яркий свет, змееподобные — все в шлангах и трубках — аппараты и полно народу. Когда же я проснулся окончательно, то оказалось, что я лежу на больничной койке и чувствую себя совершенно нормально. Вот только в теле была какая-то лёгкость, как после турецкой бани. У меня снова были руки и ноги. Но никто не желал со мной разговаривать, а когда я пытался о чём-нибудь спросить медсестру, она тотчас же совала мне в рот очередную таблетку. Очень часто мне делали массаж.
А потом однажды утром я проснулся в отличном состоянии и сразу же встал. У меня слегка закружилась голова, но и только. Я знал, кто я такой, как я попал сюда и что всё, что я видел раньше, — только сновидения.
Я вспомнил, кто упрятал меня сюда. Если Белла и приказала мне забыть её заклинания, когда я был под воздействием зомбина, то либо она что-то не так наколдовала, либо за тридцать лет холодного сна внушение её изрядно повыветрилось. Некоторые детали ещё не обрели четкость, но я уже представлял в общих чертах, как им удалось заманить меня в ловушку.
Особой злости я не испытывал. Конечно, случилось это всё вроде как вчера: ведь вчера — это день, который на один сон раньше, чем сегодня. Вот только сон оказался длиною в тридцать лет. Это ощущение трудно описать: оно очень субъективно. Но хотя я четко помнил «вчерашние» события, эмоционально они казались очень далекими. Вам наверняка приходилось видеть наложение двух изображений в спортивных телерепортажах: футболист уже бежит к воротам противника, а мы ещё видим его застывшее изображение в тот момент, когда он вбрасывал мяч из-за боковой почти минуту назад: вот он весь вытянулся струной, подался вперёд, вслед за мячом… Со мною было что-то наподобие этого: в сознании всё близко и крупным планом, а эмоциональная реакция — как на события очень давние и далёкие.
Я всерьёз собирался отыскать Майлса и Беллу и сделать из них кошачье мясо, но не торопился. На будущий год тоже не поздно. Сейчас я больше хотел взглянуть, каков он — год двухтысячный.
Кстати, о кошачьем мясе — а где Пит? Он же должен быть где-то поблизости, если только не умер, бедняга, во время холодного сна.
Тут — и только тут! — я вспомнил, что мои тщательно разработанные планы прихватить Пита с собой были безжалостно нарушены.