10. Ган
Колючий старик. Много в нем насмешки, ненависти к людям. Говорил мне: «Пишите фельетоны о провинции — сейчас фельетоны нужны — быт. Вы там Пильнякам подражаете, все Пильняки, а что Пильняк — косматый писатель — да-с».
…Пришел в «Вольфилу», говорить с Ивановым-Разумником.
«Хочу почитать у вас об измерении чертей».
«Как?»
«О реализации первобытной религии, об измерении чертей».
После его ухода мы долго смеялись.
11. Замятин Евгений
Высокий, лицо огурцом, розовое. Что-то деревенское настежено на нем.
Руки длинные, большие, красные, обросшие волосами, жилистые. Заведует издательством «Иностранной литературы». У него почти каждый день собираются «Серапионовы братья», Ахматова и др. Много у него времени проводят в своей работе над литературной формой серапионовцы, особенно Николай Никитин.
12. Анна Ахматова
Прежде всего бросается в глаза — это женское на виду: женское любопытство, потом утомление до страдания.
«Какой ваш любимый поэт?»
«Вяч. Иванов!»
«Ах, как мы сходимся! Мой любимый поэт тоже В. Иванов».
«Где он теперь?»
«В Баку, он там уже год, учительствует».
«А как вы представляли меня?»
Она полулежит на кушетке. Я вижу — тень утомления целует ее лицо с челкой, глаза расплываются жуткой чернотой, уста кривятся пьяностью…
13. Чайные
Я хожу по чайным. Русский человек всегда познается в чайных. Чайные — это живая газета — там складывается новый быт.
Там разгорается душа, плачет о человеке.
«Хожу и записываю, как встречаться с моим человеком, что сделал человек».
Плеснулось Достоевским.
Что положительного вынес я из впечатлений о Петербурге?
Интерес среди писателей к провинциальной жизни.
Искание новых форм в театре.
Театр даст великие творческие возможности.
Короткие, словно «вспышки магния» фотографа-любителя, и (как, вероятно, заметит внимательный читатель, знаток литературного Петрограда начала 20-х годов) весьма курьезные мемориальные портреты и заметки некоего Н. Нилли на самом деле представляют немалый интерес:
во-первых, как своеобразный документ эпохи;
во-вторых, тем, какие причудливые формы подчас принимает так называемая аберрация памяти;
и далее:
по стилю, я бы сказал — «розановскому», этих «впечатлений»;
по буквально нарочитой путанице в именах писателей и в названиях их произведений, которые в ту литературную пору были на виду и на слуху не только на тогдашнем петроградском литературном и театральном Олимпе;
по причудливой, подчас иронической и тонкой словесной подаче их внешнего вида («тихая рука» Арона Штейнберга[3]; «очкавятся глаза» и «рот жабы» Никитина[4]; «волосатые руки» и «лицо огурцом» Евгения Замятина; «блинное» лицо бормочущего «танку» Всеволода Иванова; «ворчливое в губах» лицо Григорьева; «птичье щебетание студийцев» Шимановского за обедом и фамильярно выполненный словесный портрет Ахматовой;