Тарелка Эдика владела всеми моими помыслами. Долго я крепилась, боялась, подавляя в себе гордость, прежде чем решилась однажды — только однажды! — обратиться к нему с просьбой:
— Ты все равно не ешь, можно, я перелью себе немножко.
Эдик посмотрел на меня невидящим взором. Высокое презрение отразилось на его физиономии. И вдруг он завопил на весь зал:
— Комаровская объедков просит!!!
Я долго плакала, замкнулась в себе, стала ядовитой — обидно дразнила мальчишек и как-то даже пожаловалась Крокодиле Семеновне. Однако после моей «ябеды» стало только хуже.
Потом я вдруг открыла для себя Зойку.
Сперва я ее просто не замечала. Она сидела на предпоследней парте, одна, и ничем не выделялась среди остальных ребят. Такая же тщедушная, укутанная в шарфики, кофты, платки — только нос торчит. Когда Крокодила вызывала ее к доске, Зойка, прежде чем ответить, долго думала. До того долго, что мальчишки начинали шуметь и отпускать ехидные замечания.
Но Зойка на это никак не реагировала. Она думала. И зато отвечала потом ясным, твердым голосом, без малейшей запиночки. Строгая Крокодила всегда ставила ей «отлично», и всем было очевидно, что это «законное» «отлично». Я тоже училась хорошо, хотя лентяйка была порядочная и редко утруждала себя приготовлением уроков: выезжала на эрудиции и умении болтать языком.
Основательности в моих занятиях не было. А у Зойки — была.
Как-то Крокодила затеяла всеобщую пересадку. Нужно было расстроить кое-какие мальчишечьи союзы. В результате я очутилась на той самой парте, где сидела Зойка. Она взглянула на меня оценивающе и ничего не сказала.
На другой день, в перемену, Зойка, порывшись у себя в карманчике, достала кусочек подсолнечного жмыха, похожего на халву. Я деликатно отвернулась. У меня за спиной послышался хруст: жмых разгрызали.
Когда я обернулась, Зойки уже не было рядом, а на моей тетрадке лежал влажный серый комочек.
— Ловко ты его разгрызла, — смущенно сказала я на уроке своей соседке, — как раз поровну.
— А я ведь зайка, — сказала Зойка, улыбнувшись мне впервые и показывая два больших, белых, в самом деле как у зайца, зуба.
Мы подружились.
Теперь я не была в школе одинока.
Совсем иначе потекла отныне моя школьная жизнь. Мы неразлучны с Зойкой.
Она живет близко от нас, на Разъезжей улице, и мы в условленный час встречаемся с ней по утрам, чтобы вместе идти в школу. Если объявляют воздушную тревогу и весь класс, во главе с Крокодилой Семеновной, спускается в бомбоубежище, мы забираемся с Зойкой в самый темный угол. Обнявшись, рассказываем друг другу всякие небылицы. Я, например, сообщаю ей, что на днях шла по Свечному переулку — и вдруг вижу, лежит кошелек. А в нем — ничейные талоны на обед в ближайшей столовой. Иди — и ешь. Вообще-то ведь могло быть такое, правда? Зойка, в свою очередь, врет, что ее пригласили к себе зенитчики. Дали «бабахнуть» по немецкому самолету, самолет взорвался и распустил по небу длинный черный шлейф дыма. За это зенитчики угостили Зойку настоящими горячими щами, не из хряпы, а из белокочанной, свежей капусты.