— Есть!
Внешне Охотин спокоен, его бледное, с тонкими чертами лицо почти бесстрастно. Только по еле заметному прищуру век, да по дрогнувшим зрачкам можно понять его состояние — солдата, идущего почти на верную смерть...
— Разрешите мне идти впереди младшего лейтенанта? Добегу до камней, — он указывает на глыбу, валяющуюся посреди улицы, — открою огонь по окнам. Тогда пускай младший лейтенант выскакивает из башни и бежит к танку!
— Согласен. Пулеметных лент хватит?.. Бей по окнам без перерыва, не давай вести оттуда прицельный огонь. А мы прикроем тебя огоньком из танка. Давай, вперед!
— Если что... — Охотин не договаривает, переносит ремень пулемета на правое плечо, нахлобучивает каску на самые глаза и, спрыгнув с танка, бежит вдоль улицы. Бежит среди тысяч пуль, устремившихся в него...
— Давай, Юрис. Пора!
Сухо лязгнул люк, и, словно подброшенный, младший лейтенант вылетел из башни. И сразу же башня зазвенела, нас обдало раскаленной волной вонючего дыма: на броне взорвалась мина.
— Убило адъютанта! — закричал старшина Николашин. — Эх, черт, под мину попал. Накрыло...
Николашину досталось больше всех нас, лицо его опалило взрывом, и оно черно-багровое. Но он успел закрыть люк, прежде чем ударила вторая мина.
— Глаза целы?
— Вроде целы... Вижу.
— Погаси танкошлем, сверху резина горит. Ты точно видел, что Гельфонд погиб?
Ответить мне заряжающий не успел.
— Живы! Оба! Вижу в прицел! — радостно закричал наводчик орудия старшина Геннадий Быватов.
Теперь и я вижу в своем перископе Охотина и Гельфонда. С сердца точно камень свалился.
— Корецкий! Вперед, на ту сторону улицы! Быватов, огонь по окнам.
Стукнули шестерни, танк, присев на балансирах, скакнул вперед, загрохотал двигатель, заскрежетали гусеницы. Поверх головы бегущего впереди Охотина мы били по развалинам — туда, откуда густо строчили вражеские автоматчики противника. Отстав от разведчика метров на пятьдесят и то падая, то снова подымаясь, бежал зигзагами маленький Юра...
Разведчик уже достиг дома, возле которого стоял танк капитана Позднякова, когда неожиданно выстрелила пушка командира роты и одновременно по-медвежьи взревела 203-миллиметровая гаубица... Дом вздрогнул, словно живой, и стена, к которой прижимался танк, стала медленно валиться вперед.
Длинно, скрипуче, перекрывая шум боя, заскрежетали балки. Наружная стена как бы нехотя отрывалась от остова, по мере ее наклона оголялась и раскрывались все внутренние помещения дома — с мебелью, обоями, коврами... Это были столовые, кухни, гостиные, кабинеты и детские больших богатых квартир. Они открывались, словно на сцене, и стена вначале клонилась плашмя, как плоский щит театральной декорации. Но крен увеличивался, сверху отваливались обломки, потом и глыбы кирпичной кладки, лепнина. Опережая медленно падавшую стену и друг друга, они с грохотом ударили о мостовую. Спустя мгновение раздался раздирающий треск, всю плоскость стены прорезали трещины, она развалилась, обрушилась и погребла под собой и танк Позднякова и прятавшихся в доме немецких солдат и уже подбежавшего к танку сержанта Охотина с его пулеметом МГ-42...