При всем том этот распутник, драчун и алкоголик (последняя болезнь его была вызвана чрезмерным увлечением рейнским вином и маринованной селедкой) умудрился написать пьесы «Альфонс, король Арагонский», «Джеймс IV», «Зерцало для Лондона и Англии», «Неистовый Орландо», романы «Менафон», «Пандосто» (послуживший материалом для шекспировской «Зимней сказки»); ему же приписывают и изданную посмертно «Приятную комедию о Джордже Грине, Векфилдском полевом стороже»…
Последние несколько лет жизни стали для Грина особенно тяжелыми: пожары уничтожали театры, появились новые драматические труппы, энергично вытеснявшие «стариков», а главное — уже многие понимали, кто есть кто в театральном мире: звезда Грина и его друзей закатывалась — восходила звезда Шекспира. И хотя чиновник, плативший за спектакли при королевском дворе, еще и десять лет спустя в ведомости написал фамилию автора «Отелло» и «Венецианского купца» — Shaxbird, знатокам было ясно: начинается совершенно новая эпоха.
Для Роберта Грина в той эпохе места не было.
Не прошло и года со дня смерти Грина, как на паперти лондонского собора святого Павла появилось в продаже его сочинение «На грош ума, купленного за миллион раскаяний, описывающее безрассудство юности, ложь изменчивых лжецов, бедствия, которыми чревата неосмотрительность, а также зло, исходящее от вероломных куртизанок. Написанное перед смертью и опубликованное по его предсмертной просьбе». Эта повесть-памфлет содержит первое несомненное упоминание о Шекспире в Лондоне, хотя прямо имя великого драматурга в тексте не названо.
Обращаясь к друзьям-драматургам, Грин яростно обрушивается на актеров («нахалы», «куклы», «паяцы, разукрашенные в наши цвета»), которые, забыв о благодарности, оставили и самого Грина, и его товарищей без гроша, предпочитая им некоего провинциала, ловко переделывающего их старые пьесы в свои. «Не верьте им, — восклицает Грин, — есть выскочка-ворона среди них, украшенная нашим опереньем, кто „с сердцем тигра в шкуре лицедея“ считает, что способен помпезно изрекать свой белый стих, как лучшие из вас, и он чистейший „мастер на все руки“ — в своем воображеньи полагает себя единственным потрясателем сцены в стране».
Современники привыкли к «темному» стилю дошекспировских драматургов, которые насыщали свои пьесы аллюзиями из греческих и латинских авторов, нагромождая вычурные метафоры и образы подчас до полной неудобоваримости. Театралы тотчас соотнесли выражение «с сердцем тигра в шкуре лицедея» с репликой Йорка из шекспировского «Генриха VI»: «О, сердце тигра в этой женской шкуре!» — поэтому ни для кого не было загадкой, в кого целил Грин, который вдобавок обыграл фамилию Шекспира (Shakespeare — потрясающий копьем), употребив созвучное ей выражение «потрясатель сцены» shakesceen. Но эти шуточки ничто в сравнении с содержащимся во фрагменте обвинением, ключевым понятием которого является «выскочка-ворона».