В действительности демократии не существовало, — все решали дуумвиры: Октавиан на Западе и Антоний,, на Востоке. Римская республика распадалась, государство только называлось республикой, хотя сенаторы уверяли, что Рим достиг вершин справедливости, потому что им управляли представители народа, Слово «охлократия» склонялось во всех падежах, произносилось с гордостью, но люди, твердившие это слово по всякому поводу, не верили, что охлократы управляют государством, хотя называли его «охлократической республикой». Тем более не верили популяры. Они стремились к иной форме власти — не к демагогической, а к демократической. Плебс, уставший от столетней гражданской войны, слушал с недоверием зажигательные речи Лицинии, Понтия и Милихия, вспоминая прошедшие времена, когда истинные вожди боролись, гибли и были не в силах опрокинуть власть олигархов.
Лициния знала историю. Борьбу начали сицилийские рабы; Эвн, Ахей и Клеон создали рабское государство, боролись и погибли; выступили Гракхи, Аристоник, Спартак, и опять страшная неудача постигла их. Почему они не сумели сладить с Римом?
Лициния взглянула на небо: тучи сгустились и закрыли солнце, пошел снег, налетел ветер, закружил снежинки. Стало холодно. Она вошла в дом и села погреться у очага.
— Почему постигла их неудача? — шепнула она и тотчас же ответила: — Оттого, что они боролись разрозненно. О, если бы рабы перебросили силы в южную Италию, связались с земледельцами и вождями их — Тиберием Гракхом и Блоссием, если бы они присоединились заодно к Аристонику, к союзникам, порабощенным Римом, — наша победа была бы полная… Новый Рим, свободный, Рим охлократов, вознесся бы над миром, и народы, в общем труде и содружестве с ним, создали бы светлую изумительную жизнь…
Грустно улыбнулась: «Мечты, мечты! Разве человек, кровожадное животное, может жить в мире с другим человеком?» Это была мысль отчаяния, и Лициния, тряхнула головой, вымолвила:
— Нет, человек может и должен жить в мире с человеком Наступит время братского единения народов, когда не будет больше войн, когда государства не будут держать наготове легионов и когда весь мир станет Государством Солнца, как этого хотели Аристоник и Блоссий.
Вошли Понтий и Милихий, а за ними бородатые мужики в заснеженных плащах. Атриум наполнился шумом шагов, голосов и смеха.
Поступила тишина, Понтий откашлялся и начал рассказ.
Первого января семьсот двадцать первого года от основания Рима, после веселых песен и музыки на площадях города, когда проезжали всадники на лошадях, приходили слоны с золочеными беседками на спинах, носились хороводы вакханок, а сам Вакх ехал на козле с золотыми рогами; когда проезжали в легких плетеных колесницах, запряженных страусами, красивые матроны с дочерьми, а впереди них трусил на осле непристойный Приап, а за ним Фавн верхом на баране, к рогам которого были привязаны бубенцы; когда легкомысленные толпы веселились, позабыв о своем тяжелом положении, — в римском сенате решались важные дела: новый консул, тиран и демагог, худший из псов, какие существовали когда-либо на земле, произнес речь, направленную против своего коллеги, развратного Антония; он обвинял его в том, что в Александрии произведены римским проконсулом самовольные раздачи земель, принадлежащих римскому народу, и что восточная политика Антония направлена против республики.