— Люций, племянник Кассия! — шепнула Лициния. — Погиб… А вот Друз, Вар и Лабеон… О боги, спасите нас… Неужели республика умерла? Нет, пока живы Брут и Секст Помпей…
Мысль о Сексте придала ей силы. Ползти, ползти, хотя бы всю ночь, чтобы отыскать Брута, просить помощи у Помпея. Нельзя умирать, когда тлеет еще надежда в сердце. Нужно жить, всеми силами отстаивать свободу.
Всю ночь ползла Лициния, всю ночь слышала звуки труб и крики: «Да здравствуют триумвиры! Да здравствует Антоний!» И поняла — победили они… Где же Брут? Может быть, ранен? Или в плену? Она устала — кружилась голова, а добраться до Филипп было так же необходимо, как и найти пристанище, отдохнуть и лечить рану. А потом — искать вождя!
На рассвете она добралась до крайнего домика и постучала в дверь.
Голос изнутри спросил по-гречески:
— Кого шлет Гермес?
— Гермес шлет воина, который просит приюта, — медленно ответила Лициния, подбирая греческие слова.
— Кто ты? Республиканец или цезарьянец?
Лициния растерялась — не знала, что сказать. Опасность быть выданной Антонию заставила ее прибегнуть к хитрости. И она осторожно ответила:
— Воины кричат на равнине: «Да здравствует Антоний!»
Дверь приоткрылась — выглянуло бородатое лицо ремесленника.
— Итак, победил Антоний? О боги!
Лициния поняла, что он против триумвиров, и ободрилась:
— Приюти меня, и Зевс Ксений воздаст тебе за твою доброту… Ты спрашиваешь, кто я? Вместе с Брутом боролся я за республику, а где наш вождь и господин — не знаю.
Она говорила на дурном греческом языке, и ремесленник с трудом понимал ее. Услышав же, что этот легионарий бился рядом с Брутом, он распахнул дверь:
— Войди. Если бы он победил, нам, эллинам, стало бы лучше.
— Помоги мне, — попросила Лициния, — у меня разбита голова и вывихнута нога.
Ремесленник, обхватив ее, понял, что она женщина, однако не сказал ни слова и помог ей войти в домик.
И только днем, после обеда, когда она лежала на ложе, вымолвил, избегая смотреть ей в глаза:
— Почему ты скрыла, что ты — женщина? Лициния смутилась.
— Я знала, что ты догадаешься. Воином я сражалась, воином пришла к тебе, воином и уйду от тебя.
Ремесленник задумался.
— Как велико должно быть дело, за которое боролся Брут, если женщины сражались вместе с ним!
— Кому, друг мой, не дорога свобода? Свободно жить, свободно дышать, свободно говорить и не зависеть от чьего-либо произвола — не есть ли это высшее счастье на земле?
— Ты права, — кивнул ремесленник. — Кто бы пошел за Брутом, если бы он был против свободы?