Саймон рассмеялся.
— Тогда я не отдавал себе в этом отчета. Только теперь я могу посмотреть на это со стороны и даже пожалеть себя задним числом. А тогда я с удовольствием, послав Киттридж куда подальше, бросил школу и пустился бродить по стране, подрабатывая черт знает чем и забираясь в черт знает какие места.
— Но вы ведь вернулись.
— Мой старик говаривал мне, что я достоин лучшей участи, что после всего, через что ему пришлось пройти, чтобы воспитать меня, он не простит мне ни сумасбродств, ни бродяжничества, ни этой работы на карнавалах и ярмарках. А если я начну растрачивать себя на какие-то грошовые балаганы, он умоет руки и отвернется от меня навсегда. И он знал, что говорит.
Ярдли воздержалась от замечания, что она начинает понимать, от кого Саймон унаследовал свою целеустремленность.
— А где ваш отец теперь? — спросила она.
— Во Флориде. Он всегда хотел жить в тех местах, где потеплее.
Саймон умолчал, что сам финансировал переезд старого мистера Блая. Но что-то в интонациях голоса, некая его растроганность подсказали Ярдли, что именно так и было.
Махина колеса время от времени трогалась с места и вновь останавливалась. Где-то там, внизу, оператор запускал в кабинки очередные порции пассажиров. Ярдли теснее прижалась к Саймону, и он инстинктивно обнял ее сильнее.
— И все же вы вернулись в Киттридж.
— Может, и не вернулся бы, так и бродяжил до сих пор, но находились люди, которые говорили мне, что так я никогда не добьюсь в жизни ничего стоящего.
— Для вас так много значит мнение людей? Разве не важнее то, чего тебе самому хочется? Я, например, так и живу.
— Да это просто потому, что вы жили среди людей, которые всегда готовы были поддержать вас в любых ваших устремлениях. Моя мать…
Тут он резко умолк.
— Ваша мать совершила ужасную ошибку, — договорила она за него. — И я не сомневаюсь, что она страдала из-за этого. Любовь сама по себе ничего не значит, если она не готова на самопожертвование, если не пробуждает в любящем желания разделить с любимым все тяготы жизни. Знаете, Саймон, возможно, это единственное, чем я могу объяснить, почему Мими удалось убедить меня, что я должна вернуть эту форму.
— А теперь? Вы все еще хотите этого?
— По совести говоря, не знаю. Решив забраться в ваш дом, я, конечно, допустила страшную глупость. Но Мими была так расстроена… И все же не хотелось бы мне вновь оказаться там.
— Нет, отчего же. Милости просим! Вам стоит лишь позвонить, и я тотчас распахну перед вами парадные двери. Но знайте, что я сменил прислугу, а все, что нуждается в сохранении, очень надежно спрятал.