Сулла не любил лектик и по городу всегда ходил пешком.
Когда Хризогон появился в темной одежде невольника, консул зашагал по улице, сопровождаемый ликторами. Идя, он беседовал с Хризогоном об Эпидавре, о сапфирных водах Саронического залива и об Эгине.
— Я там не бывал, — говорил он, — но слышал не раз о храме Эскулапа, его дорических колоннах, исчерченных различными надписями: имена выздоровевших, средства для лечения болезней, благодарственные молитвы и даже объяснения в любви храмовых служителей с молодыми паломницами…
— Господин мой, я болел глазами и ночью видел самого Эскулапа, который обходил больных, спавших в храме. Он остановился возле меня… нагнулся надо мной и тронул мои глаза…
— И ты выздоровел? — засмеялся Сулла. — Но разуверься, дорогой мой, это был не Эскулап, а жрец под личиною божества…
Хризогон растерянно взглянул на господина.
— Почему ты так думаешь? — шепнул он.
— Всё в мире основано на золоте и обмане: и вера, и любовь, и дружба, и война, и даже смерть. Разве умирающему не кладут в рот монету, чтобы он заплатил Харону?
Он остановился у большого здания с колоннами и сказал проходившему магистрату:
— Я, Люций Корнелий Сулла, пришел по известному тебе делу…
Магистрат поклонился и провел Суллу и его спутника в квадратную комнату. За столами сидели скрибы и что-то писали. Когда консул и раб вошли, они с любопытством подняли головы, но тотчас же опустили их.
Подошел магистрат.
— Hunc hominem ego volo liberum esse, [26] — громко сказал Сулла и смотрел с нескрываемым удовольствием, как Хризогон задрожал и повалился ему в ноги. — Встань!
Магистрат ударил раба розгой по голове. Это был обряд, и Сулла, ухватив Хризогона за руку, повернул его кругом, повторив:
— Hunc hominem etc.
— Свободен! — возгласил магистрат.
— Теперь можешь надеть тогу, пилей и перстень, — сказал Сулла бледному от волнения Хризогону. — Ты — вольноотпущенник.
Грек поцеловал у него руку:
— Господин мой, всю свою жизнь буду служить тебе честно и верно… Никогда не оставлю тебя и, если понадобится, пожертвую за тебя жизнью…
Хризогон шел по улице с гордым видом. Ему казалось, что рабы знают об его освобождении и смотрят на него с завистью, а вольноотпущенники — с сочувствием. Весь мир возникал перед ним в иных формах, в ином освещении, и хотелось остановиться на форуме, крикнуть во все горло: «Смотрите, вот я, Хризогон, отпущен на свободу!»
На сердце его было радостно.
Мульвий бежал с Марием, а Юлия осталась в Риме, нс желая скитаться по чужим странам.
Думая о Сулле, она втайне желала ему успеха, а мужу неудачи. Поражение Мария и бегство его казались ей завершением кровавых дней, пролетевших над Римом, и когда в город ворвался Сулла, она долгое время не выходила из дому. О событиях она узнавала от рабов и удивлялась, что мало казней, а когда ей сказали, что Сулла способствовал Цинне в получении им консулата, — растерялась. Суллу она знала иным, и поступки его казались немыслимыми.