— А ну-ка, Базилл!
Опять затрещали кости, и в вопле послышались прерывистые слова:
— Буду… буду говорить…
— Ну-у? — сказал Сулла, скользя калигами по залитому кровью полу.
— Господин, он в беспамятстве, — шепнул Хризогон.
— Базилл!
Палач отливал грека холодной водою, но не мог привести в чувство. Ойней лежал неподвижно, как труп, итак же неподвижно сидела на полу Тукция, обняв колени, и тихо смеялась. Сначала Сулла не обращал на нее внимания, а услышав смех, нахмурился, но тотчас же лицо стало каменно-спокойным, и он сказал:
— Хризогон, сними ей голову…
Меч дрожал в руке вольноотпущенника.
— Не могу, господин!
— Что? Разве ты не рубил голов в Афинах и Азии? Хризогон опустил глаза.
— Слышал? Ты играешь, Хризогон, своей головою…Вольноотпущенник зашел сзади Тукции, и холодное лезвие коснулось ее шеи. Безголовое тело сидело несколько секунд, обняв колени, и, покачнувшись, мягко опрокинулось на бок.
Ойней очнулся.
Смерть Тукции поразила его. Он не слышал слов обращавшегося к нему Суллы и, когда увидел его перед собой, с ненавистью крикнул:
— Палач, собака, кровопийца!
Мускул дрогнул на щеке Суллы.
— Ломать кости, выколоть глаза, отрезать уши…
— А потом? — пролепетал Хризогон.
— Отрубить голову, — холодно сказал Сулла и сел в троноподобное кресло.
Во все города были посланы гонцы с приказанием вылавливать и уничтожать марианцев. Двинулись толпы соглядатаев, с льстивыми и ласковыми речами на губах и с кинжалами под одеждой. За ними следовали карательные отряды, которым было приказано убивать даже по подозрению, а имущество отбирать в казну.
Жизнь в Риме почти замерла. Никто не был уверен» завтрашнем дне: ни патриций, ни всадник, ни плебей, ни раб. Всем угрожала смерть. Несколько человек успели бежать в Альпы к варварам, на юг Италии и в Сицилию, иные — в области Галлии, не завоеванные еще римлянами, проклиная неблагодарное отечество и палачей за страшную жизнь. Некоторые отправлялись в добровольную ссылку, не ожидая решения, Суллы, но он тотчас же приказывал убивать их, а имущество отнимать. Шла широкая раздача вилл приверженцам и земель — ветеранам.
Ужас бродил по улицам Рима, забирался в сенат. Магистраты дрожали, когда входил Сулла, и шепотом подсчитывали число убитых. А молодой Гай Метелл однажды не выдержал:
— Скажи, император, долго ли ты еще намерен наказывать злодеев? — спросил он, смело глядя в лицо Суллы. — Казни увеличиваются, все в страхе. Мы не просим тебя за тех, кого ты решил казнить, но мы желаем, чтобы ты избавил от страха и сомнений тех, кого не тронешь.
— Я еще сам не решил, кому оставить жизнь, — хмуро ответил Сулла.