— От чего так? — спросил Любимчик.
— От всего! С колотуна. Там же зима — весь год. Снег едва сойдет, комарье заживо сжирает. Хуже мусоров. Кровь хлеще бугров сосали. Зенки не раскрыть. А хавать нечего. Даже мышей жрали, кому везло. Барахло заживо сгнивало от сырости — летом. Оно там всего два месяца. Вместе с осенью и весной. Бывало, с трассы в барак ввалишься, до утра роба не просохнет, даже не оттает. Так и стоит дрыком. Вот там выживи. Чего здесь на понял брать? Чифир, водяру имеем от пуза. А там коньяк три косточки — кайф редкий. Ты пил денатурат? Вот он и есть этот коньяк. О марафете и не мечтай. Не фартило. Бывало, стыздит кто-то у охраны сапожный крем, не меньше стольника за него сгребет. Кайф!
— Сапожный крем — кайф? — округлились глаза Любимчика.
— Еще какой! Его на хлеб намажешь, как масло, и ждешь пятнадцать минут, пока все из него в хлеб впитается. Потом черный верх срезаешь тонким слоем, а оставшееся хаваешь. Кайф! Смак! Цимес! Вот это обкатка! Пудру, зубную пасту, шеллак — все жрали. А уж денатурат — слов нет. Это тут — лафа. Там не всяк сумел. Укатала Колыма кентов до смерти. А здесь что дрожать? Даже сявки жиреют. Один примус — мусора! Чего не дышать? Да тут лафовей, чем иной раз на воле!
— Ну и загнул кент! Съехал с шариков! Видать, Колыма тебе мозги отморозила! — захохотал Угорь.
— Там наш пахан загнулся. А уж вор был, каких теперь нет. По всему свету его знали. Медвежатник. Он, подлюка, царствие ему небесное, даже Эрмитаж обчистил. Со своими кентами. Всякие там штуки из рыжухи увел. И спустил их удачно. За кордон. А накрыли на туфте — на каком-то перышке, каким цари яблоки себе разрезали. Не захотел его пробухать и прижопил. А потом в пивнухе им похвалился. Там мент оказался. В штатском. И накрыли.
— А мой пахан теперь в Гастелло канает. Сущий дьявол — не кент. Сколько мусоров замокрил, счету нет. Из стопорил в закон взяли. За то, что легавых файно жмурил. Другого и не умел. Из шести ходок смывался. В бегах да в розыске только и дышит, — усмехнулся Угорь.
— А ты как в закон попал? — спросил Любимчика придавленный.
— С пацанов. На ювелирном. В дело взяли налетчики. Заезжие. Из Питера. Я местный был. Ну, законники их покрошили. А меня в закон взяли — в большом деле был.
— Во, падла! С двух «малин» шкуру содрал! — дошло до придавленного. — Тебе, паскуднику, видать, доля показалась малой, что налетчики отвалили. Вот их и заложил законникам. Те чужую «малину» накрыли, навар отняли, дали долю тебе, а за наколку — в закон взяли, мокрожопого. Так у тебя тройная выгода. Но я бы хрен такого фартовать взял.