Пусть вам не будет одиноко средь люду и в родне. Пусть души встари не сделаются сугробами зимними. А и меня не поминайте лихом. Я любил вас. Всех. Шибче себя. То не от стари, от сердца сознаюсь. Только по вас страдать стану. Тому лишь Бог свидетель. Да сохранит он вас и помилует…»
Тимка докурил папиросу. Глянул на спящих кентов.
«Ни в какую «малину» не похиляю. Идите все к лешему! Мне дед зимовье завещал. Целую тайгу. Не хочу фартовать. И вам не советую. Жизнь, она как дерево. Покуда все верно, растет, цветет. А рубанул топором ошибки, хиреть начнет. Не всякую болячку одюжит. Не все пересилит», — подумал бригадир и, успокоившись, заснул под боком Цыбули.
Шли дни, недели, месяцы. Ревела над тайгою заполошная сумасбродка-пурга. Она пеленала зимовье в толстенный сугроб. Заносила снегом петли и капканы. Надежней лома подпирала дверь зимовья, затыкала печную трубу снегом. И промысловики, проснувшись, порою не могли понять, ночь в тайге или утро.
Словно из склепа, выбирались из зимовья и благодарили судьбу, что не замерзли, не задохнулись в избе.
В такие дни выходить в тайгу никто не решался. Да и какой смысл искать зверя, загнанного пургой под глубокий снег? И тогда подолгу текли в избе разговоры о прошлом и будущем. О настоящем дне думать не хотелось.
— У Филина баба на сносях. К концу весны родит. Повезло кенту. Ему фортуна улыбнется. Он самый большой навар снимет. Отцом заделается. Пацан через пару зим оседлает его, — улыбнулся Тимка.
— Припоздал сопливым обзавестись. Родить родит, а растить кто станет? Баба к тому ж молодая. Ну, потешится еще пяток лет, а дальше что? — спросил Угорь, прищурясь, и ответил сам себе: — Я бы на его месте не рисковал.
— Потому ты на своей жопе сидишь. Здесь, в зимовье. А он — в селе. Человеком>-дышит. Сам себя и бабу держит. Без фарта обходится. И ништяк… В дела не тянет, — оборвал бригадир.
— Фартовых рано иль поздно судьба наказывает за откол. Да только поздно понимают. С «малинами», как с погостом, коль влип, не развяжешься, — не сдавался Угорь.
— Иди к хренам! Сколько законников завязали с «малинами» только на моей памяти? Счету нет. Всех мокрить — стопорил не хватит. Сплошные жмуры валялись бы по северам. Разуй буркалы — все дышат. И забили на фарт. И ты — не транди! — разозлился Тимка.
— А ты кентов тряхни: куда лыжи навострят после мори- ловки?
— Чего дергаться? Я не хочу наперед мозги сушить. Вон Кот. С ксивами, вольный, а не пофартило. Выйду, тогда надумаю, — отмахнулся Скоморох.
— А мне не больше других надо. И фартовые жмурятся. За всяким сввя погибель ходит. Хоть за законником иль фраером. Так надоело по чужим хазам затыриваться и дышать шепотом, одной задницей. Чтоб не накрыли. В дело сходишь, год кайфуешь. А в ходке десять зим паришься. Сколько мне фортуна дала? Не больше; чем фраерам отведено. Но они — дышат, не ссут легавых. А мы? Блефуем себе. Хорохоримся. А потом на нарах дохнем, как последние падлы, — отмахнулся Цыбуля.