Вскоре решил Скоморох вместе с тестем дом с колен на ноги поднять. Всю весну и лето, каждое бревно перебрав и проверив, осмолили. Обкурили от клещей. Стены перебрали. Даже венцы заменили. Углубили подвалы, расширили их. И к осени дом вырос. Настоящий пятистенок. С кухней, прихожей, тремя комнатами. Светлыми и теплыми. С глазастыми окнами, русской печкой и с лежанкой для старика. При нем сарай, полный живности. Да колодезь со студеной чистой водой.
Все село помогало семье. Работали с утра до ночи. А осенью бабы помогли обмазать и побелить дом, который, подбоченясь, встал средь других. Всем на зависть и удивление.
Скоморох, соскучившийся по делу, все что-то мастерил. И никто из селян никогда в жизни никому не поверил бы, что совсем недавно был мужик в заключении, а до того был лихим фартовым, законником. Здесь его звали человеком.
…Тимка, вернувшись из тайги, глазам не поверил. Вошел в дом, а там на диване — старик канает. Дарьин брат. Приехал. Несмотря на Тимкино письмо. Уже месяц как приморился здесь. В кочегарах, при Дарье устроился.
Тимофей на Дарью прикрикнул. Почему, не спросив его дозволения, впустила в дом постороннего? И ничего не сообщила ему?
Дарья виновато голову опустила. Не перечила, не отбрехивалась. Ходила бочком, тихо, чтобы не злить мужа.
— Ты чего приперся? Иль на письмо мое хрен забил? Не для тебя оно послано было? Кто звал сюда? — побагровел Тимка, усевшись напротив.
— Дашка позвала…
Тимка вспыхнул. К жене подскочил с кулаками.
— Остынь, Тимоша. Не серчай. Как же, не чуя родства, жить на свете? Прощать надо уметь. Без того люди звереют. И тебя я простила. И дед Притыкин забыл твое. Прощай, и жить станет светлее. А что не спросив тебя брата приняла, прости. Но ведь и он не зверь — в хате одиноко помирать. Пусть и ему теплее будет. А нас он не объест. Работает, мне помогает. Одной, сам знаешь, тяжело управляться в бане. А тут — свой. Я простила его. И ты — забудь, — просила Дарья, обхватив Тимкину шею.
Тимофей головой покачал:
— Эх, бабы! Глянь на вас — слабые. А сильней нас, мужиков! Видно, потому, что больное забывать умеете. Зла не помните. Души ваши светлы от того, что чужое горе понимаете и помогаете выдюжить его и выстоять в беде даже мужикам. Куда нам, сильным, без вас, слабых? Ведь за счет вас — мы сильны… И ты, моя бабонька! Добрее тебя в свете нет. Не плачь! Я не зверь… Спасибо, что такая ты у меня. Простила и ладно. Тебе видней, — разомлел он, обласканный.
Но с родственником за стол не сел. Не обмыл его приезд. И не замечал. Тот, поняв, на глаза не лез. Да и к чему? Жил незаметно. Тимофею и без него забот хватало.