— За старшим охраны такое не водилось. Исключено. Больше чем о погоде — не говорили никогда, — вздохнул Тихомиров.
Когда следователь сел в машину, мужик пошел к костру шатаясь. Ноги подкашивались, не держали. Заметив его состояние, Митрич подошел:
— Чего это он к тебе зачастил?
— О Лаврове спрашивает. Знай я, что так повернется, собакой в тайге бы жил, но не со старшим в одной палатке. Уже душу наизнанку вывернул этими допросами, — пожаловался Тихомиров.
— Кому как. Вон наших мужиков в прокуратуру вызывали. Пятерых. И новых. Тоже чего-то спрашивали. Радостные приехали в обрат. Говорят, ента, будет освобождение. Лучше, чем амнистия. И позор смоют. Навроде они и не сидели вовсе. Так им сказали. Документы готовят ихние. К воле. Знать, нынче невиновного от виноватого отделят. Может, и тебя к тому готовят.
— Мне такого не говорили. О прошлом — ни слова. Будто не было его у меня. Все о Лаврове. Свободой и не пахнет, — мрачно курил Тихомиров.
— И мне не обещаются. И не зовут никуда. А уж я бы бегом побег. Только бы поманили. Так неволя заела!
Хочется под старь в человеках пожить, — выдал Митрич сокровенное.
Тихомиров молча встал, пошел на деляну, туда, откуда слышался звон топоров, рев пил, уханье падающих деревьев.
В тайге было тепло. Тучи мошкары вились меж деревьев и кустов. Под ногами сновали бурундуки, даже серый зайчонок прошмыгнул совсем рядом, не испугавшись человека.
Заполошная сойка метнулась с куста на ель. Вытаращилась удивленно. Что забыл человек в глуши таежной? Иль гнездо свое потерял?
Но тут упало дерево, спиленное под корень. Вскрикнуло громко. Сойка, хрипло обругав людей, суматошно захлопала крыльями, улетела в распадок.
Тихомиров подошел к пачке хлыстов, стал замерять выработку. Никто из условников ни о чем не спросил его. Каждый был занят своим делом. И казалось, его приход остался незамеченным.
Новички сегодня обрубали сучья со спиленных деревьев. Не слишком быстро и ловко у них получалось. Но старались люди. Их терпеливо учили. Без слов. Показывали, объясняли. Без ругани. И в его душе проснулась жгучая зависть. Ведь вот они ладят даже с фартовыми. И те, ворюги, а смотри, вровень с генералом здесь. Как со своими говорят. И от них никто не отворачивается. Здесь же, как от зверя, от падали, от чумного — сразу уходят. От греха подальше…
— Шмель, возьми клин, не то завалишь мне на лысину свою красавицу! — крикнул Генка.
— Санька! Погоди эту ель валить! Постучи по стволу. Там белка! Пусть своих шустрят утащит! Не оставляй ее бедолагой! — надрывался Иваныч, перекрывая рев бульдозера.