Дегтярева бил озноб. Промедли секунду — и рысь, громадная, сильная, впилась бы в горло. Такую не стряхнешь, не испугаешь криком. Она — хозяйка тайги, Трофимычева заповедника. Лесник давно передал ей свои владения. От ее взгляда ничто и никто не ускользал. Она стала владычицей всего живого, она карала и миловала, она была той, кого лесник звал своею душой после смерти. Ее он выходил и вырастил себе на замену.
— Ну и напугала, гадость! — вытер вспотевший лоб Дегтярев, глянув вслед Стрелке, спокойно сидевшей на крыльце зимовья и оглядывавшей тайгу. — Что ж она бандюг проглядела? — укоризненно качал головой участковый.
— Гон у нее был. Первая любовь. Вот и прозевала. Зато когда воротилась, из избы прогнала. Не дозволила в хате жить. Они из-за нее не шибко в тайгу совались. И кабы не рысята, Стрелка сжила б их с заповедья.
— Он и теперь подгадать может. Под зиму. Иль момент улучит, когда не будет ее на участке, — встрял молодой милиционер.
— Нет. Нынче верней собаки подле меня пасется. Глаз не отводит. До ветру без присмотра не пускает. Аж совестно, — признался дед. И продолжил улыбаясь: — У Стрелки свое имеется особливое чутье. Она беду враз сечет. И мчит ко мне. Надысь прискакала, молоком все пузо вымазано, рысят-детей своих от титек оторвала, а меня от погибели сберегла. И этим… избу поджечь помешала… А говорят — в ней сердца нет. Откуда ж такое чутье идет, ежли не от сердца? Дай Бог людям его иметь. Чутье, сострадание иль сердце, пусть Господь всякое живое эдакой верностью наделит. Любовью тайги к ближнему, человека к человечьему. Мне нынче дружка иного не надобно. Дал Творец защиту. На том благодарствую. А коль опередит злыдень, значит, судьба моя такая, горемычная. И сетовать не стану. Господу все видно, и я его создание, не без присмотру живу.
— Тебе виднее, — пожал плечами участковый, удивленный стариковской уверенностью.
Он решил вернуться в Трудовое. Вскоре машина въехала в село. И Дегтярев свободно вздохнул, узнав, что за время его отсутствия в селе ничего плохого не случилось.
А в это время в тесную камеру Тестя, ожидавшего отправки в Южно-Сахалинск, охранники втолкнули угрюмого лохматого мужика, крикнув бывшему бугру:
— Эй, Тесть! Принимай! Из-за этого зверюги и ты пострадал.
Василий пружиной разжался. Подскочил к новичку. Ухватил за душу окрепшими волосатыми лапами.
— Колись, падла! — взревел так, что стены загудели.
— Иди-ка ты, — отмахнулся новый, рухнув на шконку, и залился горькими слезами.
Бугор оглядел его недоуменно, заметил кровавое пятно на брюках. Оно расползалось все сильнее. Бугор понял. И этого пропустили охранники через обиженников. Скопом петушили. А теперь к нему, на последнюю разборку швырнули.