Ноги гудели от усталости. Поотвыкла она от тайги, работая в селе. Выбросила за ненужностью резиновые болотные сапоги, несуразную брезентовую куртку и брюки, делавшие ее похожей на мужика.
Теперь она шла в кофте, юбке, легких резиновых сапогах, в которых ходила на работу.
Но даже в этой одежде чувствовала себя неуютно. Кофта к плечам прилипла, юбка больно натирала колени. Волосы взмокшими прядями спадали на глаза. Но до поляны совсем немного. Шагов двадцать. Баба ускорила шаг и вдруг почувствовала, как чья-то цепкая рука сдавила ее локоть.
Дашка онемела от неожиданности.
— Стой! Куда спешишь? — Баба оглянулась. Перед нею стоял Дегтярев. — Чего сюда приперлась, дура? Иль другого места не нашла грибного? А ну, беги отсюда живо! — бледнел участковый.
— Ты что, Семен, пьяный? — изумилась баба.
— Беги отсюда, кому сказал! — Он схватил бабу за шиворот.
— Я не у тебя дома! В тайгу имею право ходить! — вырывалась баба. И вдруг осеклась. Увидела в траве человека. Тот лежал на спине, раскинув руки. От пояса до головы укрыт плащом. — Кто это? — Ее подбородок затрясся от липкого страха, прокравшегося к самой гортани.
Дегтярев глянул в лицо бабе, рукой махнул:
— Теперь разнесешь на хвосте, сорока. Да что поделаешь? Нашего убили. Он Трофимыча от беды берег, чтоб дед не приметил. А его самого убили. Сегодня ночью. Поняла, кто по нашей тайге рыщет? Не ровен час, и тебя убьют. Этим бандюгам все равно, кто перед ними стоит. Иди домой! Иди отсюда. И в тайгу одна не суйся!
— С тобой, что ль, пойду? — усмехнулась Дашка.
— Из меня плохой попутчик. Грибник и того хуже. Другого поищи. Не теряй времени, — выводил он бабу с поляны, топоча на всю тайгу задубелыми от сырости сапогами.
— Трофимыч жив?
— Живой старик. Слава Богу! Его не тронули! Спал как медведь в берлоге. Ничего не слышал.
— Вы его предупредили?
— Сам понять должен. Не малое дитя. Да ты живей пошевеливайся, — торопил Дегтярев Дашку. И, выведя ее на дорогу к Трудовому, велел не открывать дверь, не узнав, кто стучит.
Баба посмеялась в душе над Дегтяревым: «Кому нужна? Фартовым — не помеха и не мамзель больше. Работягам и подавно без нужды. Всяк своими заботами живет нынче. И мне пора пришла остепениться. Старость скоро. Не до мужиков. Саму бы себя обиходить…»
Баба села на корягу у дороги. До Трудового рукой подать. Но ноги подвели вконец. Не несут. Передышку запросили, окаянные. Да и то сказать, до полудня не присела. А все этот участковый. Перепугал насмерть. Отдохнуть не дал.
Багровый лист рябины тихо упал на плечо Дарьи. Она вздрогнула. Глянула вверх.