– Тяжело? – спросил я.
Он сказал, что состояние такое, словно выжали все соки.
– Извини за наезд, – сказал я, – не думай, я вовсе не собираюсь тебя подсиживать. Ляпнул глупость. Я ведь даже не один из вас. Так, случайный попутчик…
– Всё нормально. Ты молодец, иначе я бы не решился.
– Давай пять. – Предложил я, и мы ударили по рукам, Лука завалился на спину и помечтал, что неплохо бы сейчас выпить.
Тут и появился Равви. Выслушал всех с радостным удовлетворением и, по-моему, особенно не удивился. Только сказал, что Лука затратил слишком много сил, оттого и усталость. Скоро пройдёт. А со временем появится навык.
Купцы оказались ребятами не жадными. Развязали свои сумы, повытаскивали жрачку, вино и устроили нам отменный ужин. Бывший больной стал совать Луке деньги, тот не брал, излечённый обижался и настаивал, предложил расплатиться товаром. Сошлись на новом платье и паре сандалет. За неспешной трапезой разговоры лились ручьём. Как водится, ругали римскую власть. Хотя я лично не слышал, чтобы где, когда-то и какую-то власть хвалили. Доставалось какому-то Пилату, управляющему из Рима, мол, та ещё сволочь. (Я припомнил соседского ротвейлера с такой кличкой, жутко злобного и пакостного, вечно норовящего испражниться в лифте. И хозяин такой же…) Синедрион кляли ожесточённее: это были свои, иудеи, призванные блюсти интересы своих же, а на деле готовые на всё, лишь бы удержаться на тёпленьком местечке. А уж налоги… Налогам досталось по полной программе, будто они были одушевлёнными и существовали сами по себе. Здесь и я поддакнул. Кто любит платить налоги? Потом – их сборщикам (мытарям). И, наконец, римской армии, солдатам, которые жрут без меры, да ещё норовят учинить разбой.
Один из торговцев рассказал, что недавно мытари с войсками прошли по всем городам и деревням. Кто был должен, всё повытрясли. У многих даже скот забирали. Совсем озверели! Многие считают, что Рим специально приурочил это к Пасхе с молчаливого позволения синедриона, что особенно противно. Лишний раз решили продемонстрировать, кто хозяин. Парень горячился, видно было, что его самого сильно задели. Звали его Давид, не то из Кириафа, не то из Кириота… Наверно, я потому запомнил, что с малышом Симоном они оказались земляками. Они после как-то отделились ото всех, и долго беседовали. Потом купцы отползли в свои шатры-палатки, а мы ещё сидели. Пришёл малыш Симон, едва не плача. Я спросил, что случилось, и он ответил, что его отец в долговой тюрьме. Вдруг Равви неожиданно жёстко предложил Симону вернуться домой. Мол, он многое умеет, заработает деньги и вызволит отца. Лично я так бы и поступил. Но парень, напротив, разрыдался и стал умолять позволить остаться. А Равви сделался неожиданно резок, и, когда говорил, смотрел как-то странно, если не сказать, зло.