– Господи, пожалуйста, пошли мне «дирол» без сахара.
Какая-то пернатая тварь просвистела над головой, капнув на пальцы тёплым вязким помётом.
– Вот, спасибо.
Воистину, хорошо, что коровы не летают. Мысленно чертыхаясь, отмыл руку.
А утреннее солнышко было таким ласковым, ещё не кусалось полуденным зноем, вода так необыкновенно прозрачна, говорлива, и трава сочна и душиста, что все вчерашние страхи показались очередным дурацким сном. Но нечто острой занозой засело глубоко внутри, разрушая сладостную безмятежность утра и каждого вздоха. Я не понимал, что надо делать, чтобы удалить эту тревожную боль, и меня не оставляло мучительное чувство, будто я знаю, или когда-то знал, но позабыл, и никак не могу вспомнить, и должен постараться изо всех сил, потому что от этого знания зависит нечто даже более важное, чем моя жизнь…
«Будет день – будет свет…»
День настал. Но где-то внутри меня сгустились серые сумерки, и солнечный луч никак не мог пробиться сквозь толщу мрачных предчувствий.
Дом, куда нас в обед пригласили на семейное торжество по поводу обрезания очередного наследника, находился на возвышении. К нему вела дорожка, вымощенная булыжником. Уже при подходе к обвитому плющом забору обдавало прохладой и свежестью спелой зелени. После пустынных пейзажей это место казалось райским уголком. Фруктовые деревья тянули к небу кряжистые кроны, давая тень аккуратным грядам. Тяжёлые лозы с набухшими фиолетовыми гроздьями лениво плелась вдоль каменных стен, взбираясь под самую крышу. Приглядевшись, я увидел вбитые колышки и заботливо натянутые верёвочки, по которым вились растения. Из дальнего уголка сада, куда вела каменистая дорожка, доносилось мерное журчание воды: возможно, там находился фонтан. Я знал, что где-то за домом находится цветник. Я чувствовал его приторно-тошнотворный запах… Я приостановился, ощутив, как больно ёкнуло внутри. Этот сад, и дом, и цветник, были лишены времени, чьи неумолимые законы бессильны перед виноградной лозой, пением воды, каменными стенами. Будут бежать годы, меняться законы и правители, изобретаться умные машины и грозное оружие, многое канет в вечность, обратится в пепел, и не вспомнится никогда. Но всегда где-то будет сад, и плеск воды, деревья, обременённые плодами, и дорожка, вымощенная булыжником, и увитая плющом беседка, и дом, подправляемый заботливой рукой… В какой-то миг меня посетила шальная мысль, что из проёма гостеприимно распахнутой двери я услышу голоса из давно минувших дней, всё ещё звучавшие в потаённых уголках памяти…
Я услышал голоса. Но другие, и их было много. Очнувшись от дежавю, обнаружил, что вокруг, в саду и доме, полно народа, и он всё продолжал прибывать. На нас косились исподволь и просто откровенно пялились. Из обрывков фраз понял, что всем этим людям охота поглазеть на Равви, а заодно на его спутников. Но были и те, кто пришёл со своими нуждами и чаяниями. Их тоже набралось изрядно, и многие прибыли издалека. Признаться, чрезмерное внимание к своей скромной персоне было мне непривычно, и моим первым желанием было нырнуть в заросли кустов, даже рискуя напороться на острые розовые шипы. Разом вспомнилось длительное отсутствие расчёски, двухнедельная щетина и нарядец, порядком обтрепавшийся, несмотря на былые заверения старого проходимца-продавца о необычайной прочности льна. Остальные держались по-разному: малыш Симон теребил измочаленный кончик верёвочного пояса и сильно смущался, когда какая-нибудь смазливая девчонка пыталась строить ему глазки. Иоанн рассеянно грыз ноготь и щурился на дивный сад, вероятно, в поисках вдохновения. Недоверчивый Фома косился настороженно, видимо по привычке вычислял возможных шпионов. Красавчику же Фаддею же вся эта шумиха доставляя явное удовольствие. Из-под длинной кудрявой чёлки он разглядывал молоденьких девушек, улыбался скромно, но загадочно, как восходящая голливудская кинозвезда перед камерами. В довершение, где-то умудрился раздобыть новенький хитон, сидевший на нём безупречно. Петру, казалось, всё было по барабану. Вертел головой, ковырял в носу и тихо насвистывал что-то очень знакомое.