Фельзен попытался дать шоферу на чай, но тот денег не взял. Проковыляв вверх по ступенькам, он поднялся в квартиру, вошел, сбросил пальто и шляпу и шлепнул на стол деньги. Плеснул себе коньяку, закурил и, несмотря на холод, снял пиджак.
Эва спала в кресле в теплом пальто и прикрыв ноги пледом. Сев перед ней, он смотрел, как трепещут во сне ее веки. Потом протянул к ней руку, дотронулся до нее. Она проснулась, слегка вскрикнув; казалось, крик этот не ее, а прилетел откуда-то из ночного мрака. Он отдернул руку и протянул ей папиросу.
Она закурила, глядя в потолок и машинально поглаживая его колено.
— Мне снился сон.
— Дурной?
— Будто ты уезжаешь из Берлина, а я стою одна на станции метро, а там, где должны быть рельсы, толпа народа, и все глядят на меня, как будто ждут чего-то.
— А куда я уезжаю?
— Не знаю.
— Думаю, что после сегодняшнего мне уже никуда не ехать.
— И что ты такого натворил? — спросила она по-матерински ласково.
— Ободрал их всех подчистую.
Эва настороженно выпрямилась.
— Глупо, — сказала она. — Знаешь, Лерер — человек грубый, нехороший человек. Помнишь тех двух еврейских девчонок?
— Тех, что искупали в Гавеле? Помню, но ведь сделал-то это не он, правда?
— Не он. Но он при этом присутствовал. И вытребовал привезти девчонок тоже он.
— И обо мне ему известно, — сказал Фельзен, попивая коньяк. — И о том, что у меня было с Сузаной Лопес. Как ты думаешь, откуда ему это известно?
— Знать все — это в духе режима.
— Но это было-то бог весть когда.
— Тоталитаризм был и до войны, — заметила она, протискиваясь у него между колен и отбирая рюмку. — За это ты и обыграл его, да?
— На что ты намекаешь? — спросил он. Прозвучало это обиженно, и он почувствовал досаду.
— Ты заревновал, ведь правда? — сказала она. — Я же вижу. Приревновал к нему Сузану Лопес.
Ее рука нашла его ширинку и погладила.
— Обыграл я его потому, что не хочу покидать Берлин.
— Берлин? — Теперь она посмеивалась.
Она ослабила на нем ремень, расстегнула пуговицы ширинки. Он скинул подтяжки, и она, спустив ему брюки до бедер, стала гладить через трусы его вздыбившийся член.
— Не просто Берлин, — сказал он, охнув, когда ее рука сжала пенис.
— Прости, — небрежно бросила она.
Он проглотил комок в горле. Его член казался очень горячим в сравнении с ее белой прохладной рукой. Ее руки мерно двигались вверх и вниз, мучительно медленно, под устремленным ему в глаза пристальным взглядом. Чувствуя пульсацию крови, он притянул ее к себе на колени, распахнул пальто и задрал ей платье до самых ляжек. И рванул резинку ее трусов так сильно, что ей пришлось ухватиться за стул, чтобы не упасть. Она приникла к нему всем телом.