В эту минуту зазвонили колокола бордоского кафедрального собора; казалось, они пели отходную профессору Шане.
— Чтобы действовать таким образом, этот человек должен был испытывать муки отчаяния, физического и морального.
— Да… Так оно и было.
Мужчины умолкли. Затем кардинал продолжал:
— А вам известно, почему был убит отец Анисе? Разве он имел какое-то отношение к этой мести?
— Рок и на этот раз тоже. Все началось в тот день, когда духовник содружества поднял шторку в своей исповедальне и увидел напротив себя Фернандо Барбозу. Приходской органистке давно хотелось, чтобы ее муж исповедался. Она очень набожная, и по настоянию жены Барбозы решился это сделать. После его последней исповеди прошло двадцать восемь лет. Обо всех своих злодеяниях он поведал отцу Анисе.
— Как это, наверное, было тяжело и слушать, и носить в себе… Бедный Анисе…
— Барбоза облегчил свою душу, но его признание растревожило совесть исповедника.
Воцарилось молчание, примас Аквитании углубился в думы.
— И все-таки я не понимаю — почему Анисе?
— Он был озабочен и потерял аппетит. Его терзала печаль. Некоторые уже заметили определенное напряжение в его отношениях с владельцем гаража. Содружество рыцарей виноделия утратило свой былой блеск. Анисе побуждал Барбозу отдаться в руки полиции. Но тот был трусом и не сделал этого. Трудно было сносить тяжесть такого бремени, ведь Анисе никому ничего не мог рассказать.
— Но я же был здесь! — возмутился монсеньор Леру, сидевший в исповедальне.
— Он пытался поговорить с вами. Вам не в чем себя упрекнуть. В тот момент вы находились в Онтарио. Вам пришло письмо от отца Анисе, в котором вкратце говорилось следующее: «Мой старый друг, я обращаюсь к Вам, ибо исповедь, которую мне довелось услышать, очень тяжела. Мне необходимо поговорить с архиепископом, а главное, с другом. Да хранит Вас Господь, Ваш преданный и верный Анисе».
Леру обхватил голову руками:
— О, друг мой, вы нуждались во мне, а меня не оказалось на месте!
— Он был в таком смятении, что я позвонил ему и предложил приехать в епископство.
— Спасибо, Клеман. И тогда…
— И тогда… Он приехал и в весьма туманных выражениях рассказал мне об исповеди Барбозы, не назвав его имени, дабы сохранить тайну. Ему вроде бы стало легче. Я сам был ошеломлен тем, что услышал. И сказал ему, что мы не вправе судить, один Господь может это делать. Он поблагодарил меня за то, что я его выслушал. Бремя стало не таким тяжелым, и он почувствовал себя лучше. Перед уходом я обещал ему рассказать об этом вам.
— Но почему же вы не рассказали?