Тут Егорий выпрямился, голову отбросил, выставил кадык, и глаза его теперь уже длительно блестели. А на переносье свое он указал сначала одним пальцем, потом, чуть повыше, другим.
— Я не совсем ясно это представляю, — сказал Сыромолотов, тщетно пытаясь вообразить картину уборки снарядов на нижней палубе крейсера, — причем прапорщик, выстреливший в Войта, поместился где-то на верхней ступеньке трапа, который куда же, собственно, вел?
— Вам, конечно, трудно это, — сразу согласился Егорий, — как вы есть штатский и сроду на судне военном вам не приходилось бывать… А он, прапорщик Астияни, вон как удумал: он и револьвер из кобуры кожаной не вынимал, а так только чуть отогнул ее, кобуру свою, и как только Войт под ним оказался нагнумши, так он и нацелил ему в голову через кобуру, — вон ведь что удумал! Что значит он — ученый был человек, а не то что мы — серость!
— «Вынимал револьвер вахтенный начальник?» — нас спрашивают. «Нет, — говорим, — никто не видал, чтобы их благородие револьвер свой из кобуры вынимали, — в этом какую угодно присягу примем: потому, как этого не было, то, значит, и не могло быть». — «А почему же это, — нам опять вопрос, — вдруг выстрел?» Ну, мы уж слышали от прапорщика эти самые слова: «Несчастный происшел случай», — вот и мы все следом за ним: «Несчастный, — говорим, — случай». А прапорщик со своей стороны доложили, что, мол, так и так, замечен, что якшается с кем-то на берегу. Уж там ищи, где хочешь, с кем якшается: Севастополь — это тебе не деревня, и люди там сидят не пришитые: нонче там, а завтра взял да и смылся. «Ага, — говорят, — та-ак! Ну, туда ему, подлецу, говорят, и дорога!» И вышел, стало быть, этот Войт обоюдный Июда, — вот как дело было.
— Ну, все-таки вас за него судили? — полюбопытствовал Сыромолотов.
— За Войта чтобы? Меня? Ни божесбави! Так что даже и прапорщику нашему церковного покаяния не дали, а не то чтобы нам… Мы же в этом при чем же быть могли?.. Вот с попом Брестского полка когда, — может, и эту историю пришлося вам слышать, — ну, тут уж одни сами матросы, потому как офицер, пускай даже сознательный, — на такое дело он вряд ли бы пошел.
— Я действительно что-то слышал о каком-то полковом священнике, — припомнил Сыромолотов. — Не то он матросов исповедовал, а потом на них донес начальству, не то…
— Истинно! Оказался Июдой тоже, не хуже Войта, — подхватил Егорий. — А нешто написано это в его Писании, чтобы ему на духу поверенное начальству потом доносить?
— Нет, этого нигде нет ни в каком Писании, и не имел права он, священник, этого делать, — решительно ответил Алексей Фомич.